Хочу быть богатой и знаменитой

— Вкусно пахнет. Тош, ты есть хочешь?

— Я жить хочу! Я…, — Эмик ладонью зажал ей рот.

— Тихо, не бузи. И вообще, мне бы надо привыкнуть, что у нас разные приоритеты, — Эмик, как всегда начинал болтать ни о чем, стараясь немножко задеть ее, чтобы внимание с дурацкого события переключилось на него, чтобы акцент эмоций сместился, она отвлеклась от потрясения, рассердилась на него и угроза истерики отступила. Бы.

— Так вот, о приоритетах. Вот у меня, в приоритете всегда…

— Пожрать! Пожрать у тебя в приоритете!

— Правильно. А как ты догадалась?

Тошка фыркнула:

— Тоже мне, задачка.

И начала осматриваться, прижимаясь к брату:

— Эмик, я боюсь. Правда, боюсь. Сильно-сильно.

— Тош, — он крепко прижимал сестру к себе, — я тоже за тебя боюсь. И тоже сильно-сильно. И боюсь больше чем ты, потому, что не понимаю, что происходит.

— Я тоже боюсь, — к ним подошел Александр Александрович.

— Боюсь за Тошку, потому, что тоже не понимаю, что вокруг вас творится, боюсь за Эмика, потому, что он в своем незнании и желании защитить вмажется куда-нибудь, боюсь за отца, он много работает и в последнее время сильно устает, боюсь за брата, Алешка частенько рискованно водит машину. Я много чего боюсь. Только меня учили, что бояться — это нормально для психически здорового человека. Страх — это реакция организма на опасность. Нужно найти источник и его уничтожить или хотя бы нивелировать его действие. Только бояться долго нельзя, так и…

— С глузду съехать можно! За стол идите, психотерапевты доморощенные. Руки мыть и за стол! — Ирина Павловна выглянула с кухни и проследила траекторию движения прибывшего народа.

— Эмик, — Тошка доверчивыми глазами, полными слез, смотрела на брата, — я есть, наверное, не смогу, меня стошнит.

К ним подошла Наталья Михайловна.

— Александр Александрович, я правильно поняла, что вы сын Александра Ивановича?

— Все верно, он мой сын.

Александр Иванович стоял сзади и внимательно наблюдал за реакцией этой женщины. В голове пронеслось сразу с сотню мыслей, а главной была одна: неужели Саня ей понравился? Он моложе, интереснее. Да и у них, наверняка, разница в возрасте меньше, чем у меня с ней. Надо что-то делать. Надо увести ее отсюда. Надо… надо… надо… Раздражение росло и грозило перелиться через край ревом раненого зверя. Только Наталья Михайловна его удивила, повернувшись к нему лицом, спокойно проговорила:

— Тоше сейчас есть нельзя. От этого может стать только хуже. Ей нужна вода из колодца, родника, ключа. Раздобудьте, пожалуйста. Для начала ее напоить этой водой нужно. И баня, мальчика нужно в баню.

— Воды как много? Кружку? Ведро?

— Пару ведер вполне достаточно, — Наталья улыбнулась, — для бани. А для малышки стакана довольно.

Высказав просьбу, она уверенно пошла в сторону кухни. Как будто бы жила здесь всю жизнь. Она не вела себя как хозяйка, нет, ни в коей мере, но рядом с ней все становилось на свои места, жизнь обретала более четкие очертания и становилась на порядок интереснее.

— Что сейчас было? А? — Александр Александрович в веселом недоумении уставился на отца.

— Вот и мне бы понять, что. Ладно, идите, переоденьтесь и ступайте выполнять поручение.

— Какое такое поручение? — Эмик уже что-то жевал.

— Нужна вода из колодца, родника, ключа. Пару ведер. И баня. Эмика нужно в баню!

Сказал, а сам быстро отвернулся от ребят и практически побежал на второй этаж. Бежал по лестнице, переступая через ступеньки, сердце грохотало о ребра, а он задыхался не от широкого быстрого шага, нет, он задыхался от желания. Там, в холле при словах о том, что она заказала баню, воображение быстро подкинуло картинку хрупкого маленького женского тела на белой простынке на полке. Он увидел мужскую фигуру с веником в руке, нежно помахивающую веником над ножками и попой разомлевшей красавицы. Сам себе хмыкнул.

В его жизни, как только Верочка ушла за грань, оставив трех мальчишек у него на руках, женщин было не так много. Редко разовые встречи. Была и постоянная женщина, которую он изредка навещал. Делил постель, как смеялся его верный друг, справлял надобу. Помогал ей в тяжелые моменты жизни, чем мог. Но чтобы вот так, как было принято в его родительской семье, когда по субботам мать с отцом вместе намывали гвардию его братьев, а потом уединялись в баньке часа на два? После отец нес маму на руках, закутанную в простынку, укладывал на кровать в горнице, задергивал занавески на окнах и двери, грозил им пальцем, при этом шептал:

— Тихо сидите, пусть мать отдохнет, умаялась, поди за неделю с вами, неслухами, — и они, действительно тихонько играли, пока мама не выходила из горницы сушить длинные волосы, расчесывать их костяным гребнем и рассказывать бесконечную волшебную сказку.

Такого у него с уходом Веры не стало. А могло быть. И он понял, что будет. Без какого-то напряга, высчитывания вариантов событий, понял: вот будет и все. Только не надо торопиться. Пусть все пойдет своим чередом. Она пока не знает ничего, и пусть остается в неведении, для ее же спокойствия. И счастья. Их счастья.