Хочу быть как ты

– Что, семейная жизнь катится под откос? – спросила хозяйка.

– С чего вы взяли?

Она кивнула на часы – было девять вечера.

– У них аврал на работе, – пролепетал я.

– Не сомневаюсь, – сказала хозяйка насмешливо и оглядела меня всего с ног до головы.

– Квартальный отчёт полным ходом… – я сделался совсем жалок – не только в глазах хозяйки, но и в своих собственных.

Надо было хряпнуть ещё до её прихода, подумалось мне. Совсем другой был бы человек.

– Значит, теперь это так называется! – сказала хозяйка и удалилась, утопив квартплату в каких-то глубинах своего наряда.

Не прошло часа, как явилась супруга.

– Алкоголик, – сказала она, увидев распечатанный коньяк. – Сдохнешь под забором.

– Наоборот, – сказал я, накатив рюмаху. – Завтра начинаю новую жизнь. Бросаю курить и всё такое.

– И это я тоже слышу не первый год, – усмехнулась она. – Скорее развалится Советский Союз, чем ты сможешь себя изменить. А значит…

Выдержав мхатовскую паузу, она ушла спать в комнату, плотно закрыв за собою дверь.

– И, кстати, уезжаю в командировку! – добавил я, но она меня уже не услышала.

В нашей съёмной квартире на Шаболовке кухня была таких же размеров, что и комната, и в ней стоял диванчик. На нём я и уснул, допив коньяк.

* * *

На следующий день, ни разу с утра не покурив, я сел в поезд и отправился на юг. В плацкартном вагоне вместе со мной ехали плотники, сантехники, грузчики – все те подземные атланты, на которых держится чудовищный и невероятный монстр со шпилем, раскинувший свои корпуса на Воробьёвых горах. Помимо разнообразного пролетариата, сидели по углам, уткнувшись в книжки, несколько разобщённых лаборантов, которыми откупилось от администрации руководство кафедр, получивших разнарядку на дань человеками. Отдельно, в спальном вагоне, ехали начальник лагеря – бравый, но отставной полковник Василий Иванович Передастый – и главбух Ксения Маратовна.

Поезд был полупустой: какому придурку втемяшится тащиться на море в конце марта, когда в Москве ещё зима, да и в Пицунде отнюдь ещё не лето. Мои соседи по купе – два пролетария – ещё до отправления поезда брякнули на стол по огнетушителю каждый. Этим противопожарным термином в те времена назывались бутылки со всякими креплёными винами – «Золотая осень», «Агдам», «Три семёрки» и так далее. Пожилые мальчонки, снедаемые ностальгией по временам своей молодости, смогут припомнить ещё несколько десятков названий, если у них ещё не альцгеймер. Я – нет, увольте.

Пролетарии настолько не походили друг на друга, что могли бы составить эстрадный дуэт в традиционном стиле. Один был толстый и круглый и на пухлом лице носил маску обиженного на весь свет плохиша. Другой был высок и поджарист, сутулился и на лице носил украшение: рыжие усы под горбатым носом, а взгляд имел скорее умиротворённый, хоть и не без глумливости.

– Гарик! – представился толстый и протянул мне руку.

– Гарик! – представился второй.

– Мы Гарики, – разъяснил первый.

– Бухарики, – уточнил второй.

Перспектива нажраться в поезде с Гариками-бухариками меня не обрадовала. Я, конечно, никогда не был трезвенником – работа в производственных партиях мало к этому располагает. Потому и видел в выпивке не источник вдохновения и лёгкости в мыслях (чуть не сказал: «необычайной»), а прекрасно понимал, что непосредственно после второго стакана начнутся бессмысленные бредовые разговоры, беганье в вонючий тамбур с боданием мутной башкой всех свисающих с верхних полок грязных пяток в дырявых носках, потом – в вагон-ресторан за добавкой, братание с каким-нибудь случайным дембелем, который успел нажраться ещё на вокзале, заблёванный сортир, скандал с проводницей, милиция, штраф за неподобающее поведение в общественных местах, дружная ненависть всего вагона, укоризненный взгляд полковника Передастого, которого растолкают среди ночи и вынут из жарких объятий бухгалтерии, письмо на кафедру…

– Простите, друзья, – сказал я, содрогнувшись всем организмом. – Я – нет.

– Что нет? – спросили Гарики.

– Не бухарик. Не товарищ я вам. Не пью я вина.

– Какие проблемы? Сейчас тронемся – я сбегаю за водкой в вагон-ресторан, раз не пьёшь вина, – сказал толстый Гарик.

Началось, подумал я. А что началось, спросил я у себя. Новая жизнь началась, ответил я себе. Вита Нова? Она самая. Вот ты какая. Да уж какая есть, отвечает Вита Нова. Полная пьяного угара, что ли? Вот такая ты? А теперь – торжественный выход супруги под марш из «Аиды»: я же говорила тебе, что ты сдохнешь под забором! И вот я падаю под гнилой забор, который красил разбодяженной краской, и умираю всем на радость. Да иди ты, Вита Нова, знаешь куда? В ресторан? Там пока закрыто, но я договорюсь. Вита Нова говорила со мной голосом толстого Гарика.

Я открыл глаза и помотал головой, чтобы мозги встали на место.

В глазах толстого Гарика читалась такая укоризна, будто я не отверг предложение вмазать, а выдал врагам целый партизанский отряд вместе с обозом и полевым госпиталем. Тощий Гарик, напротив, смотрел на меня с этаким партийным благодушием: дескать, оступился товарищ, ну ничего, сейчас одумается.