Хочу быть в цирке дрессировщицей

Рак обнаружили через два месяца. Больница стала для него вторым домом. Он мужественно держался до самого конца. Выходя на волю — работал, общался с друзьями, как встарь. Живо рисовал планы на будущее: уехать на годик в Америку, где ему предлагали квартиру и мастерскую на Манхэттене. О смерти не говорил.

Эти его последние девять месяцев — ровно девять месяцев, день в день — уже не были посюсторонней жизнью в обычном смысле. Случайной корреспондентке он пожаловался: «Никто со мной не хочет о Ленке говорить, как будто…». И не договорил, хотя явно хотел сказать: «Как будто она умерла». Для него она оставалась не то чтобы физически живой, но повседневно присутствующей рядом: он продолжал с ней разговаривать, когда они оставались «с глазу на глаз», разговаривать точно так, как в те времена, когда она часами позировала ему в его мастерской. Наверное, она говорила с ним тоже, как в той постановке по «Идиоту», где она отказывалась играть произносящую последний монолог уже мертвую Настасью Филипповну.

У этой истории нет морали. Кроме одной: сколь хрупки мы все — живые люди. И как эфемерна жизнь, спросите любого врача, — как надувной шарик: поднес зажигалку и — чирк…

Но эта пара, уходя, преподала нам урок. Урок того, что «легкость бытия» действительно может быть непереносимой, как смертельная боль или последнее счастье. И что нести эту ношу нужно с мужеством, какое дарит лишь осознание свой роли на земле. И того еще, что люди бессмертны. Во всяком случае те, кто имеет силы любить и жить каждый день. И того, наконец, что любящие — не расстаются.