Хочу на остров!

Я вспомнила про остров, про такой же пустой голый остров, как наш, он так и назывался – Голый остров. На нем тоже не было ни воды, ни земли, только тот остров был больше, настолько больше, что на нем разместили концлагерь. Организовал его Тито, генсек Югославии, после ссоры со Сталиным, он говорил, что отправляет на Голый остров своих политических противников, сталинских агентов, хотя на самом деле туда попадали самые разные люди. Никаких строек века в таком месте быть не могло, поэтому людей там просто мучили на совершенно бесполезной работе. Каждый день заключенные носили камни на вершину острова, а на следующий день эти же камни нужно было нести вниз. И так три года, иногда пять лет, случалось даже семь.

Охранники были очень жестокими, иначе они сами могли бы стать узниками. Они следили, чтобы человек не смел выбирать себе камень полегче, камень нужно было нести тяжелый. Если кто-то падал, нельзя было помогать, упавшего били, и если он не мог встать, его бросали в море. Вместе с охранниками людей сопровождала собака, немецкая овчарка, точно такая же, как во всех концлагерях и тюрьмах. Она ходила вместе с шеренгой заключенных вверх и вниз несколько лет. Тюремные собаки обычно очень злые, их специально натравливали на людей, люди боялись эту собаку, по команде она могла загрызть. И вдруг однажды утром, когда все подошли выбирать себе камни, собака тоже взяла камень. Она выбрала такой голыш, который поместился в ее пасти, и понесла его вместе со всеми, овчарка тоже встала в цепочку, в один ряд с заключенными, донесла свой камень до вершины и только там бросила его в общую кучу.

Никто не мог понять, что случилось с этой овчаркой, почему она встала на сторону заключенных, ведь кормили ее не они. Все, кто был там, запомнили эту собаку, и потом, когда вышли на свободу, люди вспоминали о ней с благодарностью, потому что кроме этой немецкой овчарки в концлагере их никто не мог пожалеть. Никто из людей, ни охрана, ни заключенные не могли проявлять сочувствие, в концлагере это было смертельно опасно, система была отстроена так, чтобы заключенные сами били друг друга. Новоприбывших или провинившихся пропускали через строй палок, и каждый должен был ударить, и ударить сильно. Если не будешь бить ты, будут бить тебя.

Собака плевать хотела на тюремные законы, она не боялась, что ее накажут, она захотела быть рядом с несчастными людьми. Возможно, она думала, что это перетаскивание камней всего лишь игра, жестокая, глупая, но все же игра, потому что в здравом уме даже собаке невозможно поверить, что весь этот ад и садизм люди могут устраивать всерьез. Хотя на самом деле, конечно, никому не известно, что думала немецкая овчарка, людям все еще трудно понять, как размышляют животные. Еще сложнее понять, что думали садисты-надзиратели на Голом острове, когда привязывали изнуренного человека висеть всю ночь с закрученными руками мордой вниз над смертельно вонючей выгребной ямой.

Меньше всего мне хотелось думать об этом на море, в отпуске, глядя на нашу красивую далекую бухту, но, как назло, я это вспомнила. Да! Я ужасно впечатлительная, а эти две шалавы, Блондинка и Барменша, сбили мне настройки. Я посмотрела на горизонт и заткнулась, не стала мужу говорить про выгребную яму, я рассказала ему только про собаку.

Мы решили подняться на макушку своей скалы, надо же нам было сделать селфи. Жаль, флага не было, я готова была водрузить. Слава богу, я доплыла до своего острова и до финала этой истории, и сейчас объясню, почему все время была такая злая.

Я была жутко злая на своих соседок, Блондинку и Барменшу, потому что девочка, дочка Блондинки, которая пропала два дня назад, была на этом острове. Мы нашли ее среди камней в ложбине, где была хоть какая-то тень. Сил у девочки не было ни кричать, ни плыть, она услышала наши голоса и заплакала.

За штормовую ночь девочка промерзла, чуть не утонула, а на следующий день обгорела на солнце, воды у нее не было, ее трясло в лихорадке, она была горячая. Во время шторма волны накрывали остров почти с головой, она боялась, что ее смоет как букашку, и у нее хватило ума забиться в щель от разлома скалы, но там она боялась захлебнуться, если бы шторм был сильнее и дольше, ребенок утонул бы, скорее всего.

Мы дали ей воды и персик, она повеселела, но не могла нормально объяснить, как ее сюда занесло. Никаких следов насилия на ней не было, только царапины от камней. На остров она приплыла сама, почти пять километров, четыре с половиной, от которых меня трясло, эта крошка смогла сделать в одиночку. Я у нее спросила:

– Зачем ты поплыла одна? Могла бы с нами…

Девчонка мне не отвечала, я боялась, что ей станет плохо на обратном пути, и шутила:

– Ты что, играла в Робинзона? Ты думала, что тут тебе необитаемый остров?

Он кивнула, но не улыбнулась.

Ее нужно было срочно отправлять в медпункт, поэтому мы вместе нажимали на педали и вернулись к берегу так быстро, как будто пробежали по воде пешком. Потом, когда ее сумасшедшая мать отвизжалась, выяснилось еще кое-что.