Хочу остаться собой

Заметив, что я очнулся, налюбовался на подвал и проникся, так сказать, обстановкой, председатель начал задавать вопросы. Но тут у нас сразу вышла непонятка, причем буквально. Я не понимал, что он говорит, а он что я. Вроде звуки различаются, но язык какой-то непонятный. Председатель стал на меня орать и чего-то требовать. Потом немного попытали, но без фанатизма, да и зачем. Я вовсю включил дурочку, орал как резаный от малейшего шлепка и каялся во всех смертных грехах (типа утащил конфетку в детском саду). Слов они не понимают, а так видят – полностью готов к сотрудничеству со следствием, бить не стоит. Минут через десять они поняли, что толку не будет, и сделали перерыв. Секретарь куда-то шустро сгонял и привел какого-то мухомора. Тот стал задавать мне вопросы на совсем уж несусветных языках. Я сначала решил, что это шутка, начал ему подыгрывать – выдал все известные мне фразы типа «парле франсе», «шпрехен зи дойч» и так далее. А потом меня стало заедать – а по-русски им говорить западло, что ли? Ну и выдал им в пять этажей. Самое несмешное, но мат они поняли сразу. Несмешное, потому что мне тут же врезали по самым болючим местам. Когда немного пришел в себя, председатель уже принял какое-то решение. Меня проволокли по каким-то мрачным коридорам (и где они их взяли, в нашем городе таких вроде нет) и, не церемонясь, швырнули в камеру.

Ну что ж, камера так камера. Лишь бы кормили вовремя, а с братвой я постараюсь договориться, не впервой. Однако и здесь все сразу пошло наперекосяк. В камере уже сидели пятеро жлобчиков в самой разномастной одежде, но вот взгляды у всех были одинаковые, и они мне резко не понравились. У всех было одно – предвкушение потехи. То ли они очень заскучали здесь, то ли им напрямую указали сделать со мной что-то явно нехорошее. Не успела еще дверь закрыться за стражниками, как один, самый борзый, подскочил ко мне и стал наезжать. Ничего не понимая из его злых выкриков, я попытался замять ссору, нарочно разговаривая тихо, скромно, медленно. Но мои слова его только взбесили. Не знаю, на самом деле или притворялся, но он сразу выхватил нехилый такой нож и наотмашь ударил меня. Рефлекторно уклонившись, в последний момент подхватил его руку в локте, а другой продолжил движение его кулака. Рука согнулась, и нож с мягким звуком вошел прямо в сердце. Все замерли. Я и борзый – не понимаю, как это у меня получилось. Его подельники – в ожидании, когда же я упаду. Но когда упал борзый, разом встали и с мордами типа «ну все, тебе п…» пошли на меня. Бежать мне было некуда, просить прощения бесполезно, поэтому пришлось выдернуть нож из первого и кинуться вперед, а то долго мне не устоять. Дрались они как-то странно – движения манерные, медленные, как у водолазов в воде. Я, конечно, не Брюс Ли, но такой возможностью было грех не воспользоваться. Пробежав между ними, успел каждого ножом ткнуть или полоснуть по горлу. Подскочив к противоположной стене, резко развернулся, но драться было уже не с кем. Все четверо удивленно смотрели на меня, и у всех хлестала кровь, затем все попадали. Вслед за ними и я сполз по стенке. С моими силенками и минуту продержаться было удивительно. Я уже поплыл, когда в камеру вбежала охрана. Все улики были налицо – пять трупов, кровища, я с ножом в руке. Меня тут же очень жестко замесили, и опять – провал в памяти.

На следующий, наверное, день меня опять привели в сознание ведром воды. Охрана поволокла по коридорам. Несмотря на волочащиеся ноги, меня пробило на хи-хи. Больно уж все начинает напоминать старые фильмы про партизан и гестапо. Я и рад бы все рассказать, только это уже никому не нужно. Приволокли в тот же подвал, и тот же председатель начал действо, напоминающее судилище. Вызывали каких-то людей, их о чем-то спрашивали, они что-то отвечали. Я в это время валялся на полу, так как сил не было даже сидеть. В конце концов председатель сделал умный вид, что-то грозно прокричал, подписал какую-то бумагу, махнул рукой, и меня опять уволокли.

Следующие несколько дней я провел как король. Отдельная камера, никаких сквозняков, двухразовое питание, можно целыми днями валяться и ничего не делать. Тело, правда, все в синяках, морда, как подушка, глаза заплыли, и сил хватало только миску с баландой приподнять. Но главное – никто не трогает, а вскоре так или иначе все кончится.