Хочу отдохнуть от сатиры…

У поэта только два веленья:
Ненависть – любовь,
Но у ненависти больше впечатлений,
Но у ненависти больше диких слов!

Минус к минусу цепляется ревниво,
Злой итог бессмысленно растет.
Что с ним делать? Прятаться трусливо?
Или к тучам предъявлять безумный счет?

Тучи, хаос, госпожа Первопричина!
Черт бы вас побрал.
Я, лишенный радости и чина,
Ненавидеть бешено устал.

Есть в груди так называемое сердце,
И оно вопит, а пищи нет.
Пища ль сердцу желчь и уксус с перцем?
Кто украл мой нéктар и шербет?!

Эй, душа, в трамвайной потной туше,
Ты, что строчки эти медленно жуешь!
Помнишь, как мы в детстве крали груши
И сияли, словно новый грош?

Папа с мамой нам дарили деньги,
Девушки – «догробную любовь»,
Мы смотрели в небо (к черту рифму)
И для нас горели облака!..

О, закройся серою газетой,
Брось Гучкова, тихо унесись,
Отзовись на острый зов поэта
И в перчатку крепко прослезись…

Пусть меня зовут сентиментальным
(Не имею ложного стыда),
Я хочу любви жестоко и печально,
Я боюсь тупого «никогда».

Я хочу хоть самой куцей веры…
Но для нас уж дважды два – не пять,
Правда ткет бесстрастно невод серый
И спускается на голову опять.

Лезет в рот и в нос, в глаза и в уши
(У поэта – сто ушей и глаз) —
В утешенье можешь бить баклуши
И возить возы бескрылых фраз:

«Отчужденность», «переходная эпоха» —
Отчего, к чему, бухгалтеры тоски?!
Ах, еще во времена Еноха
Эту мудрость знали до доски.

Знали. Что ж – иль меньше стало глупых?
Иль не мучат лучших и детей?!
О, не прячьте истину в скорлупы,
Не высиживайте тусклых штемпелей!

Вот сейчас весна румянит стены.
Стоит жить. Не ради ваших фраз —
Ради лета, леса и вербены,
Ради Пушкина и пары женских глаз,

Ради пестрых перемен и настроений,
Дальних встреч и бледных звезд ночей.
Ради пройденных с проклятием ступеней,
Ради воска тающих свечей —

Вот рецепт мой старый и хваленый,
Годный для людей и лошадей…
В чем виновен тот, кто любит клены
И не мучит лучших и детей?

1910

Глаза!

У моей любимой Любы
Удивительные зубы,
Поразительные губы
И точеный, гордый нос.

Я борюсь с точеным носом,
Зубы ставлю под вопросом,
Губы мучу частым спросом
И целую их взасос.

Защищаюсь зло и грубо,
О, за губы и за зубы
Не отдам уютной шубы
Одиночества и сна!

Не хочу, хочу и трушу…
Вновь искать «родную душу» —
И найти чужую тушу,
Словно бочку без вина?

Но взгляну в глаза – и amen![6]
Вот он темный старый пламень…
Бедный, бедный мой экзамен!
Провалился и сдаюсь.

Вновь, как мальчик, верю маю
И над пропастью по краю
Продвигаюсь и сгораю,
И ругаюсь, и молюсь.

1910

Надо