Хочу отдохнуть от сатиры…

Ты ждешь весны? Я тоже жду…
Она приходит раз в году.
Зеленый пух завьет весь сквер,
И на подъезде тощий сэр,
Пронзая мартовскую ночь,
Во всю мяукнет мочь…

Ручей вдоль края мостовой,

Звеня полоскою живой,
Сверкнет на перекрестке вдруг,
Потом нырнет в прохладный люк
И унесет в подземный край
Кораблик твой… Пускай!

День стал длиннее чуть-чуть-чуть…

Еще февраль свистит в окно,
Еще туман взбивает муть, —
Нам, право, все равно:
На всех кустах, – пойди-ка в сад, —
Живые почки чутко спят.

И в снежной чаще спит медведь,

Он чует, лапу в пасть зажав,
Что скоро солнечная медь
Заткет луга узором трав…
И в дальнем Конго журавли
Уже готовят корабли.

Приди ж, дружок-весна, скорей

Из-за лазоревых морей…
Твой первый листик я сорву,
К губам притисну в старом рву
И звонко щелкну в тишине,
Как белка на сосне!..

1926

Из цикла «Утешение»

Мой роман

Кто любит прачку, кто любит маркизу,
      У каждого свой дурман, —
А я люблю консьержкину Лизу,
      У нас – осенний роман.

Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой, —

      Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
      Она прибегает не раз.

Свою мандолу снимаю со стенки,

      Кручу залихватски ус…
Я отдал ей все: портрет Короленки
      И нитку зеленых бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,

      Грызем соленый миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
      Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею,

      Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
      Садится пред нами на стол.

Каминный кактус к нам тянет колючки,

      И чайник ворчит, как шмель…
У Лизы чудесные теплые ручки
      И в каждом глазу – газель.

Для нас уже нет двадцатого века,

      И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
      Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы,

      Раскрылась створка дверей…
И Лиза уходит, потупив ресницы,
      За матерью строгой своей.

На старом столе перевернуты книги,

      Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
      И стол опрокинут в углу.

Для ясности, после ее ухода,

      Я все-таки должен сказать,
Что Лизе – три с половиной года…
      Зачем нам правду скрывать?

1927, Париж

Щенок