Хочу тебя в долг

Надо гондон найти. Резина нужна. Срочно. Когда внутрь войду, точно терпеть не буду. Сразу кончу. Потом еще и еще. Выдернуть не успею. Не сумею. Да и отлипать от нее не захочется.

Подхожу к тумбе. Двигаю ящик. Хватаю блестящую упаковку. Раздираю фольгу. Тут же стягиваю штаны. Раскатываю защиту по стволу. Чувствую на себе затравленный взгляд. Оборачиваюсь — угадал. Зайка трясется. Жмется, уползая в самое изголовье кровати. Шикарная попа трется о мою подушку. Коленки подрагивают.

Зверек. Маленький. Нежный.

Как же ей страшно. Боязно. А любопытно. Дрожь колотит, но любопытство сильнее. Никак глаз от моего болта оторвать не может. Распухшие губы облизывает. Явно на вкус попробовать хочет.

Ничего. Все еще будет. Позже.

Сперва пройдемся по классике.

Матрас пружинит под моей тяжестью. Девчонка вжимается в спинку кровати. Озирается, понимая, что уползать больше некуда.

Хватаю ее за лодыжки. Подтягиваю ближе. Вплотную. Ноги раздвигаю, развожу в разные стороны и к себе на бедра забрасываю. Провожу пальцами по влажным складкам.

Гладкая. Прямо шелковая. Раскаленная.

— Для кого выбривалась? — спрашиваю.

— Я не… — мнется. — Это же лазерная эпиляция.

— Похрен, — зубы скрежещут. — Для кого?

— П-просто, — заикается. — Для себя.

Одуреть. Ну и зайка.

— Тебе не нравится? — опять дебильный вопрос.

Ей молчать идет. И стонать. И всхлипывать. Вскрикивать. Стонать. Уверен, я много звуков из нее сегодня выбью. Вырву своим раздутым от похоти членом.

— Хватит прелюдий, — подаюсь вперед, вжимаю кулаки в постель по обе стороны от ее головы, нависаю над распростертым телом. — Давно пора Новый год отгулять.



Глава 37

Как Новый год встретишь, так его и проведешь. Заурядная фраза, до жути банальная, но когда она всплывает в памяти, тело будто пронзает разряд электрического тока. Загадала желание. На свое горе, на свою беду. Вот и получай, что просила.

Хотела любви. Хотела Амира. На злополучной бумажке его имя выводила, сжигала послание для судьбы, поглощала пепел вместе с отравленным шампанским. Видно, фальшивая похоть мой разум и поработила, подмяла под себя, пропитала и пронизала. Медленно, однако верно. Дожала. Довела до греха, до того, что я по своей доброй воле встала на колени перед этим страшным и жестоким мужчиной, перед палачом, для которого жизнь человека не имеет никакой цены. Что комара прихлопнуть, что живого человека порешить. Одинаково.

Но меня тянет к нему. Проклятым магнитом. Влечет с неудержимой силой. Разум ловко находит красивые оправдания для моего преступного падения, для столь ужасающего поступка. Мол, лучше самой прийти, чем ждать его срыва. Зверюга дорвется до желаемого в любом случае, поэтому проще и логичнее сдаться на собственных условиях, а не мечтать о его милости. Обрести рычаг контроля.

Черт. Как будто я могу ему хоть какие-то условия выдвинуть. Диктовать правила, права качать. Бредово. Безумно.

Этот мужчина сделает со мной все, что пожелает. Не остановится, не отступит, не прекратит. Никогда.

А я просто дура. Чокнутая идиотка. Сама ему все позволила. Сама это все вымолила. Сама себя предала.

Распята на черных простынях. Распластана под грудой железных мышц, под скалой, свитой из напряженных мускулов. Раздразнена его терпким ароматом. Истинно мужским запахом. Колюще-режущим, как смертельно опасное ранение.

И все почему? Потому что не хотела встречать праздник одна?

Отказываться поздно. Вариант в духе «прости, передумала» вряд ли пройдет. Ох, проклятье. Вряд ли громила вообще меня сейчас услышит. Вряд ли поймет.

Нависает надо мной ястребом. Скалится точно голодный волк. Дышит тяжело и прерывисто, даже после того, как лыжника отдубасил выглядел спокойнее и миролюбивее. Рычит. Из горящих глаз искры летят.

— Расслабься, — рявкает, чуть толкается вперед, будто примеряется своим огромным органом к моему лону, властно скользит раскаленной плотью по вмиг увлажнившимся складкам. — Не зажимай пиз…

— Нет! Пожалуйста, нет… не надо употреблять такое слово, — выпаливаю судорожно, гулко сглатываю и продолжаю: — Это не слишком приятно и очень унизительно для женщины. Звучит оскорбительно.

Взгляд громилы темнеет. Холодеет. Леденеет. Сверкающих молний больше нет и в помине. Абсолютный мрак.

Сейчас амбал меня ударит. Наотмашь врежет. Именно такой у него вид, одержимый и свирепый, совершенно бешеный. Сейчас мне наглядно пояснят: нецензурное слово отнюдь не худшее наказание. Последуют гораздо более страшные вещи, причем тут и теперь, не откладывая расправу на будущее, в данный момент.

— Короче, прямо называть нельзя, — бросает Амир, прищурившись, говорит так, словно мурлычет, намеренно елейным тоном выражается. — Раз правда у нас под запретом, как тогда? Что мне разрешается употре… блять?

Он похож на жестокого и крупного хищника. Тигра. Льва. Вроде и мягко прикасается, чуть не ласкает, не затапливает нежностью. Но всегда готов наброситься и сожрать, глотку зубами выдрать.

От этого контраста мороз по коже пробегает. Лихорадит.