Ход белой королевы

На холм вскарабкался, отдуваясь и проваливаясь в глубоком снегу, не в меру расторопный мужчина, облачённый в роскошный лыжный костюм моднейшего покроя, со множеством карманов на самых неожиданных местах. Он так сверкал на солнце бесчисленными застёжками-«молниями», что ему мог позавидовать сам Перун[5]. Под мышками у него было по лыже. Это был начальник материальной базы спортивного общества «Маяк» Тюлькин. Отпыхиваясь и проклиная всё на свете, поднялся он к нам и, упарившись, снял с головы шапку-финку с кожаным верхом и пуговичкой. Он был белобрыс, под волосами цвета пеньки кожа на висках розовела, как у дога.

— Здравствуй, товарищ Чудинов! Категорически приветствую!

— Здравствуй, Тюлькин, — не глядя, отвечал Чудинов.

— Труженику пера, нашему специальному корреспонденту, привет крупным шрифтом! — бросил в мою сторону Тюлькин. — Ну как, прошла наша?

— Проследовала, — сдержанно отозвался тренер.

— Времечко? — осведомился Тюлькин.

— Прошлогоднее. — И Чудинов отвернулся, махнув рукой.

— А с нас хватит, — обрадовался Тюлькин. — Лишь бы первое местечко, и мы дома. Что тебе ещё нужно?

Я приложил к глазам бинокль, наладил окуляры и взглянул в ту сторону, где в отдалении виднелись фанерные знаки финиша. Туда, к лёгкой арке, украшенной хвойными ветвями и флагами, уходила, всех обогнав, лыжница под номером «11» на белом квадрате, который чётко выделялся на алом чемпионском свитере. Алиса Бабурина опять побеждала.

— Что мне нужно, спрашиваешь? — говорил в это время Чудинов у меня за спиной Тюлькину. — Кубок нужно было нашему «Маяку» вернуть — раз, чтобы время Алиса улучшила — два, а с такими результатами, — он ткнул пальцем в стекло секундомера, поднося его к самому носу Тюлькина, — с такими результатами нам только срамиться на международной лыжне, а кубку опять зимовать у «Радуги».

— Ну что ты хочешь от Бабуриной, честное слово! — бормотал Тюлькин. — Всё равно же время по лыжам в таблице рекордов не пишется. Пришла первой, и будьте добры. Я подхожу чисто материально. Лично ей медалька обеспечена, а за ней и это, — он потёр пальцами, сложенными в щепоть, — и шайбочки посыплются.

Так Тюлькин называл деньги.

Чудинов только рукой махнул:

— Ну что с тобой толковать! Пусть приходит первая, для меня теперь это уже дело последнее. Три года одно и то же время на этой дистанции, и ни с места. Я, видно, уже не гожусь.

Тюлькин одним глазом заглянул в стекло секундомера, который продолжал держать перед ним Чудинов.

— Вполне свободно секундомер мог подвести, — начал он. — Ваше дело тренерское — деликатное, точная механика. Давай, товарищ Чудинов, я тебе подберу у себя на материальной базе новенький. Последняя модель, американская.

— А ну тебя к чёрту! Как-нибудь обойдусь без твоей материальной базы.

Тюлькин обиженно вздохнул и стал боком, то и дело проваливаясь выше колен своими шикарными бурками в снег, осторожно спускаться с холма. Лыжи с палками он по-прежнему держал под мышками.

— А ты что же, такой специалист по спорту, а сам на лыжи не станешь? — крикнул ему Чудинов.

— Эй, друг милый, — донеслось снизу, — мне время дорого. И казённый инвентарь надо беречь как-никак. Ну, был бы ещё парад какой, так я бы тоже — для учёта массовости. А так, вон с горки сойду, там уж по ровному и покачу.

Тем временем на снежной равнине, залитой зимним солнцем, показалась быстро движущаяся фигурка лыжницы. Через бинокль я разглядел, что она идёт под номером «15». Гонщица стремительно приближалась. Шаг у неё был размашистый, упругий. Чудинов, уже не глядя на лыжню, подпрыгнул, опираясь на палки, сделал полный разворот и уже приготовился съехать с холма.

— Все, — сказал он, — я своё выполнил. И знай, ты меня видел на лыжне последний раз.

— Делай как знаешь, только имей в виду — поступаешь глупо. Ты смотри, какая красота! Хоть в последний раз оглянись!

Чудинов нехотя поглядел в ту сторону, куда я ему показал. По лыжне ходко шла гонщица, которую я только что заметил перед тем. Она была видна сейчас сбоку, но, обходя петлю трассы, разворачивалась лицом к нам. На белом фоне снега чётко рисовалась в свободном и широком движении её порывисто нёсшаяся крепкая фигура. Большеглазая, с лицом упрямой девочки-переростка, с лучистой эмблемой «Маяка» на рукаве, с мягкой волнистой прядкой, выбившейся из-под вязаной шапочки и заиндевевшей от мороза, с нежно-матовым румянцем на круто выведенных щеках, она словно бы и не шла, а, скорее, летела по-над белым настом. Вот она, словно не зная устали и головокружения, легко с поворота взяла крутой подъём и, энергично отталкиваясь палками, помчалась по крутогору в жемчужном снежном вихре, ею же рождённом. Я следил за нею через сильный двенадцатикратный бинокль, и, честное слово, мне показалось, что там, вдали, возникло в эту минуту живое олицетворение розовощёкой, устойчивой русской зимы.