Ход конем

Погода в Бари портилась все сильнее и сильнее. Англичане запретили вылет своим самолётам до утра. Соколов до сих пор не получил никакого ответа из Москвы. Шорников заходил в его комнату уже, наверное, десять раз, но полковник только пожимал плечами. И угрюмый Александр Сергеевич уходил обратно к своему экипажу. Неожиданно на пороге их комнаты возник совершенно ошалевший радист Вердеревский.

– Командир, у них там наверху или полная неразбериха, или одно из двух!

– Доложи без сумятицы.

– Только что я на нашу бортовую рацию получил обрывочное послание с приказом вылететь в Купреш. Быть там надо в двадцать два ноль-ноль третьего июня. Сообщение пришло из Москвы, но почему-то с кодом и ключом Пушкина.

– Какого Пушкина?

– Радиста нашей миссии, который остался с генерал-лейтенантом! – напомнил командиру второй пилот.

– Почему через Москву? Почему не напрямую? Если из Москвы, то откуда они знают мою станцию? – недоумевал Вердеревский.

– Угомонись, Коля.

Шорников показал экипажу радиограмму.

– Вот. Вот это утром Соколову передал британский полковник. Тут черным по белому сказано прибыть в Купреш в ночь с четвёртого на пятое июня.

– Да уж, – удивлённо протянул Вердеревский.

– А чего голову-то ломать? – обратился к радисту второй пилот Борис Калинкин. – Ты сможешь получить у Москвы подтверждение?

– Отставить подтверждение. Эдак мы никогда и никуда не взлетим. Экипажу готовиться к вылету через тридцать минут. Я к Василичу.

– Есть, – почему-то за всех ответил Вердеревский.

* * *

Пётр Якимов, с перебинтованной головой, с пятнами свежей крови на повязке, подошел к командиру партизанского отряда, охранявшему аэродром в Купреше.

– Эту полосу и за десять дней не восстановить. Нужно искать новую.

– А как её выбирать? Ты скажи, мои ребята найдут.

– Твои ребята? Бойцы они, может быть, и хорошие. Но только полосу, её, как невесту, увидеть надо, ласково прикоснуться. Тут только моими руками, моими глазами.

– А ты сможешь?

– Спрашиваешь! Давайте ведите.

Командир потребовал к себе Обрада. Когда тот явился, приказал ему:

– Делай что хочешь, но достань русскому лошадь, а то мы этот новый аэродром до конца войны не найдём.

– Не переживай, командир, сделаем в лучшем виде! – И на небритом лице крупного дядечки лет сорока засияла улыбка.

* * *

В кабинет Соколова Шорников ворвался, как дуновение майского ветерка – нежно, но ощутимо, – и сразу стал давить на Степана Васильевича.

– Ты последнюю радиограмму видел? Ты понимаешь, что промедление смерти подобно?

– Тоже мне Ильич нашёлся! Я это и без тебя понимаю и с тобой не спорю! – не отпирался полковник. – Это я, что ли, запрещаю тебе вылетать? Тут командуют англичане, а они все вылеты из-за погоды запретили. И телеграмму видел, но подтверждения из Москвы не было.

– А если всю миссию угробим? Тебе не то что подтверждение из Москвы дадут, тебе пулю из нагана пришлют. И пристраивай её куда хочешь. Хочешь – к голове, хочешь – к…

– Ты вообще-то не забывайся, Александр Сергеевич! Пока что я тут главный и по должности и по званию! Я тебя всей душой понимаю. Но тут дело политическое. Ты же понимаешь, что за этой операцией следят в Москве! Может быть, даже сам товарищ Сталин! Ты знаешь, какая это ответственность? Оступимся один раз, второго случая не представится! Рванём раньше – немцы всё рассекретят.

– Дипломат ты хренов! Главное – не опоздать, вот тут нас точно по головке не погладят! Мне лёту четыре часа. Если в течение двух часов не взлечу, то опоздаю к указанному сроку.

– Но разрешение у нас только на четвёртое!

– Будет у тебя разрешение на третье!

– Сергеич, ты что задумал?

– Через полчаса узнаешь! Заправляй оба самолёта.

– Я-то заправлю…

* * *

Штурман Якимов болтался на лошади уже третий час, он отбил себе всё что можно. Голова гудела, как пустой котёл, периодически в глазах начинало двоиться. Чувствовал он себя весьма скверно. Скорей бы домой и в койку.

Несмотря на сквернейшее самочувствие и то, что в седле он сидел хуже некуда, Якимов раз за разом отвергал предложенные ему поляны и требовал показать следующую. Одна была слишком коротка, у второй – слишком большой наклон, на третьей – под тонким слоем земли были огромные валуны, что делало посадку на неё невозможной. Забраковав поляну, небольшой отряд двигался дальше. К исходу третьего часа поисковая группа выехала из-за горы. Пётр увидел аккуратное поле с ровной, едва поднявшейся травкой. Он тут же закричал:

– Стой! Стой, кому я говорю!

Народ послушно застыл, и к нему подъехал командир.

Пётр не спешился, а стёк с лошади, как тесто, и побрёл по полю, прикидывая, сможет ли сюда сесть самолёт. Сделав несколько шагов, он послюнявил палец и поднял его над головой, определяя направление ветра. Всё подходило: и направление ветра, и длина площадки, и её наклон.