Ход кротом (СИ)

На Канев огнеметчиков перевезли с шиком, в реквизированном дорогом поезде. Впрочем, Вениамин — как и большая часть его бешеной команды — не заметил ни красного сафьяна сидений, ни лакированных панелей, ни начищенной бронзы. Люди его даже не пили — спали мертвым, черным сном, хотя бы так пытаясь уйти от происходившего вокруг ужаса.

«Царский атаман» Григорьев объявил Правобережье свободным от жидов. Так что все богоизбранное племя, невзирая уже ни на какие морозы, громадными толпами бежало через Днепр на махновскую сторону, или на Ровно к полякам, или на Каменец к венграм, на Коломыю к румынам, или на Чернигов и Туров к белорусам. Те тоже не особо привечали евреев, но хотя бы не укладывали их «шпалами» под английские танки.

Даже сам барон Врангель заикнулся было о «ненужной жестокости, восстанавливающей противу нас все цивилизованные народы». Ему возразил не только Григорьев — но и, на удивление, командующий штурмовой пехотой Слащев. Причем «Царский атаман» сказал просто: «Вашим благородиям вольно было покарать Херсон и Каховку, а что же нам нельзя воздать коммунякам?»

Генерал же Слащев оскалился похуже иного упыря:

— Помнит ли ваше высокопревосходительство слова посланника Франции Мориса Палеолога, из выкраденного чекистами дневника? Их даже поганые большевики уже пропечатали во всех газетах. Француз так и написал: «Россия одна из самых отсталых стран в свете: на 180 мил. жителей 150 мил. неграмотных. А все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества.» Так-то нас трактует цивилизованный мир. И, сколь мы ни унижайся, мы для них поставщики пушечного мяса. Так долой ханжеские фиговые листки. Пусть не лезут к нам на задний двор. Атаман Григорьев прав! Да, прав! У трех четвертей Совнаркома еврейские фамилии. Каждый второй комиссар на нашем пути кудрявый и крючконосый.

Врангель только выругался и махнул рукой: командование требовало от него Канев, а поход и вовсе имел конечной целью Москву. Черт с ним, с Григорьевым, пускай тешится, лишь бы исправно давал фураж лошадям и еду людям.

Так что теперь за перевоз на ту сторону Днепра легко было получить хоть золото, хоть женщину, хоть что угодно вообще. Странное дело, команда огнеметчиков почему-то не пошла в загул, хотя трофеев им не жалели. После звенящей ледяной «пулеметен-штрассе», после выкипающей на глазах крови, лопающихся в диком огне камней — все казалось ненастоящим, неправильным, да и попросту глупым. Так что, занявши вагон, огнеметчики просто допили водку и спали до самой выгрузки. Похмеляться Вениамин запретил: злее будут, когда выскочат.

Вышли, построились, поправляя на себе тяжелую сбрую. Защелкивали на товарищах подвесные ремни с баллонами — за спиной, где те не дотягивались. Словно девушки с порнографической открытки, поправляющие лифчики друг на дружке, думал поручик. Обгадили снег на обочинах. Наконец, разобрались и неровной колонной двинулись на город.

Канев сопротивляться не стал, но на милость белой армии не полагался также. Обыватели попрятались и разбежались кто куда. Злые, как дьяволы, маршировали походники по безлюдным гулким улицам. Переправы через Днепр даже не минировали, бросили так. Водонапорные башни на станциях без отопления замерзли, трубы и краны разорвало. На левом берегу походники начали стрелять по уцелевшим стеклам, по кошкам и собакам, выпуская не пригодившуюся предбоевую злобу. Кто-то бросил гранату в окно; бог весть, пришлась она по людям или хлопнула впустую. Унтер-офицер занес было руку для подзатыльника: ты что, дурень, боеприпас тратишь? Но пригляделся к почти вертикальным от кокаина зрачкам бомбиста и отступился с матом.

В конце концов, полки промаршировали через Канев на большевицкий берег — он даже назывался Левый. Теперь следовало дожидаться приближающегося с запада конного корпуса Врангеля, а с юга, уже по левому берегу — Мамантова.

Распихав личный состав по хатам брошенной деревни, командиры собрались в селькой школе, назначенной штабом.

— Господа! — начал показывать на карте командир полка. — Нам следует оставить завесу от возможного движения большевиков с севера…

Тут у Веньки в глазах потемнело; привидевшийся батя укоризнено покачал головой: «С варнаками связался, сын. Зелье глотаешь. Разве с такими людишками добра дойдешь?»

А потом здание школы и все хаты вокруг подскочили, провернулись в воздухе, рассыпаясь на кучу планок и глины, и осыпались, погребая под собой бестолково мечущуюся пехоту.

Накатившего через несколько секунд грохота морских пушек Венька уже не услышал. Просто было черным-черно, и было так долго-долго, всегда-всегда. Потом кто-то рванул за плечо, вырвал из блаженной теплой черноты в ледяную боль. Венька окончательно потерял сознание и уже не услышал, как матерятся над ним люди в припорошенных снегом шлемах.

* * *