Ход с дамы пик

У прокуратуры Синцов припарковал машину и поднялся со мной на наш четвертый этаж. Доехали мы быстро, рабочий день еще не начался, но шеф уже, как всегда, был на месте и поливал цветы. Он, деловито кивая, выслушал мой доклад, одобрил нашу идею насчет патрулирования, и заметил, что еще сам позвонит начальнику главка, назвав его Гришей и пояснив, что знает его с молодых лет, они в одном районе работали. Я в который раз подивилась, сколько народа из нынешних руководителей шеф знает с молодых лет. И благодаря этому многие деловые вопросы в нашей прокуратуре решаются быстро и безболезненно. А вот уйдет шеф, и что тогда? Пришлют какого-нибудь молодого скороспелку, и будет он за наш счет самоутверждаться. Тьфу, даже думать об этом не хочется. Начнет противопоставлять прокуратуру милиции, становиться в позу, изображать, что он святее Папы Римского… Вон, в соседнем районе ребята жалуются, что пришел юный прокурор, уголовного дела в руках не державший, и первое, что сделал, вызвал к себе начальника убойного отдела из РУВД и потребовал дать слово, что жалоб на убойный отдел больше не будет. Я еще посмеялась — и что, начальник убойного такое слово дал? Следователи говорят — а что делать? Прокурор пригрозил, что иначе возбудит уголовное дело с немедленным арестом двух оперов, которые при задержании убийцы сломали ему палец. А получив требуемое слово, прокурор потребовал немедленного улучшения показателей по раскрытию умышленных убийств.

Я тогда еще пожала плечами — ладно, можно требовать, чтобы, когда с задержанным работают, не били, поскольку применять насилие к человеку, прикованному наручниками к сейфу, — последнее дело, недостойное мужчин. Но при задержании… Человеку, всю жизнь сидящему в кабинете, не понять, что такое задержание. Это из кабинета кажется — а что такого, пошел и задержал: предъявил удостоверение, объявил злодею, что он задержан и должен пройти в отдел милиции, и злодей, покорно склонив выю и вытянув руки для наручников, готов. Может, и такое бывает, но в большинстве случаев задержание — это сумбур из-за сопротивления злодея, который почему-то не хочет идти в милицию, да еще и сумбур, помноженный на мужской азарт и на реальные опасения, что злодей запросто всунет нож в живот кому-нибудь из оперативников или просто уйдет, и тогда найти его будет намного сложнее, и неизвестно, кого он еще грохнет по дороге. Вон в области два опера явились к вору с обыском. По дороге выпили, слегка расслабились. Пришли к клиенту, тот их впустил, и пока один на кухне писал протокол, вор другого оперативника зарезал, забрал у него пистолет и расстрелял из него того, кто протокол писал. А вроде бы ничто не предвещало, даже не задержание было, а рядовое следственное действие.

От воспоминаний меня отвлек шеф, спросив, чью одежду я отвезла криминалистам.

— Ивановой и Антоничевой, — принялась объяснять я. — Дело в том, что про эти два случая мы точно знаем, что между потерпевшей и преступником был тесный контакт, он ее прижимал к себе, нанося удары, да и по словам медиков, антропометрические характеристики убийц в основном совпадают…

— Это все хорошо, — прервал меня шеф, — но ведь остальные убийства вы тоже рассматриваете как элементы серии? Или я неправильно понял?

— Да, — подтвердила я.

— А почему тогда вы не отдали криминалистам одежду всех потерпевших?

— Потому что… — начала я и осеклась. А действительно, почему? Уж коль скоро я рассматриваю все убийства как одну серию, то простая логика подсказывает проверить одежду всех потерпевших. Ну и что, что медики считают, что убивали разные люди? Шеф прав, все вещдоки по этим делам надо исследовать в комплексе. — Владимир Иванович, а машину дадите? Мне ж надо до морга доехать, одежду собрать и до экспертизы довезти…

Шеф вздохнул.

— И рад бы, Мария Сергеевна, только мы опять сломались. Я на работу на трамвае ехал. Сейчас попробую договориться с РУВД…

Но попытки выцыганить машину у милиции успеха не имели. У них там свои проблемы. Из кабинета шефа я вышла опечаленная. В канцелярии меня ждал Горчаков. Он за руку поздоровался с Андреем и повел нас к себе в кабинет.

— Значит, так, Маша, тебя искал твой старый друг Леня Кораблев.

— Это РУБОП? — спросил Андрей. Горчаков кивнул.

— А что ему надо? — поинтересовалась я.

— У него какая-то информация по одному из наших убийств.

— Вот как? А по какому?

— Ну ты же знаешь Кораблева. Мне он говорить не захотел. Он же весь зашифрованный с головы до ног, — язвительно сказал Горчаков.

— А ты же говорил, что его увольняют? — припомнила я.

— Тем более, — отозвался Горчаков. — Он теперь всех подозревает в провокациях. У него после контузии крыша вообще съехала. Хотя он и до контузии был не совсем адекватен.

— Да ладно, — запротестовала я. — Вполне он был адекватен. Ну, странен, а не странен кто ж?

— Ой-ой-ой, — сказал Горчаков. — Это у Машки комплекс вины в отношении Кораблева. Он по ее делу контузию получил.

— Как это ему удалось? — заинтересовался Андрей.