Ход сражения

Между тем раздражение росло. Амурское нуждалось в помощи извне безотлагательно. Каждый неверный шаг Рябовских немедленно использовался и преувеличивался кулаками. Костюк упрямился. Значит, нужно вмешательство райкома. Досада щемила мое сердце — до района было не менее сорока длинных и тяжелых сибирских верст.

Дверь лихаревского сельсовета с треском распахнулась. В комнату вкатился круглый, полный, в пушистом черном полушубке, необычайно кряжистый человек. Костюк мгновенно сжался. Вошедший остановился у стола. По-военному рубил воздух короткими словами:

— Дальше своего села не видишь? Позор! Что сделано?

— Кончаем хлеб… — заторопился Костюк.

— А соседи? — крикнул на него вошедший. — Соседям морду бьют? Не понимаешь? И тебе и мне морда набита.

Вошедший строго приказал:

— Ты и Багров со мной в Амурское. Быстро.

У выхода я придержал Костюка за рукав.

— Кто это?

— Батыев… Секретарь райкома.

Приехал кстати!.. Понятие о Батыеве я имел. Окружная газета, не в меру усердствуя, обвиняла — и бездоказательно — Батыева во всех партийных грехах. Мне довелось читать и ответ Батыева. Большое письмо, пересыпанное цифрами и матерными ругательствами, сводило на-нет все газетные утверждения. Редакции пришлось полученное письмо полностью, если не считать вычеркнутых ругательств, напечатать.

По дороге к реке наскоро делюсь с Батыевым впечатлениями.

— Каково! — возмущается Батыев, и вспыхивающая папироска заставляет блестеть его сплошь золотые зубы. — Я узнал и немедленно выехал. А тут рядом сидят — и пальцем не шевельнут.

Ленивый, громоздкий паром медленно двигался по воде. Глухо и неодобрительно лязгал металлический канат. Батыев стремительно бегал по парому. Ко мне придвинулся Костюк, зашептал:

— Не подумайте чего про Батыева — что зубы у него золотые. Он партизаном был. Белые поймали его, пытали, всю челюсть раздробили. Золотые зубы на казенный счет вставлены — сам бы не осилил.

Мелочь, конечно. Но любопытно, что Костюк трогательно заботился даже о внешнем впечатлении, производимом только что разругавшим его секретарем райкома.

Тучей навис Батыев над Амурским.

Он не терял времени. Зашел в сельсовет, поздоровался. Спросил, приехал ли кто из города, и, узнав, что приехавший в школе, велел послать туда Рябовских.

В школе работал следователь.

— Ну как, как? — нервно спросил Батыев. — Оговор или…

— Какое там! — ответил следователь.

Пришел встревоженный, растерянный Рябовских.

Батыев смолк, сел на парту, точно успокоился, и вдруг пернатым, бросающимся на маленькую пичужку хищником, налетел на уполномоченного.

— Ты член партии?

— Да.

— Директивы партии знаешь?

— Да.

— Так как же ты, Рябовских, посмел ослушаться партию?

Рябовских молчал.

— Законных средств тебе было мало?

Рябовских молчал.

— Давно в партии?

— Два года.

— Где работаешь?

— В коммунхозе.

— Давно?

— Три месяца.

— Где работал раньше?

— На текстильной фабрике.

Батыев не двинулся, но, казалось, он всплеснул руками.

— Сам рабочий и плюешь на директивы рабочего класса?

Батыев встал, легко отодвинул рукой затрещавшую парту и распорядился, обращаясь к следователю:

— Отобрать оружие. Допросить. Арестовать.

Пошел к выходу. Подозвав следователя, он распорядился уже тише:

— Отправить его в город ночью, чтобы меньше шума было. Да не забудьте накормить парня.

И, вспомнив кстати, что сам он ничего не ел со вчерашнего вечера, Батыев просительно обратился к Бородкину, председателю Амурского сельсовета:

— Поесть где-нибудь можно?

— Пожалуйте… Сведем вас к одному кулачку, — услужливо предложил Бородкин.

— Ты в уме? — остановил его Батыев. — Мы к кулаку не пойдем. Веди куда попроще… Заплатим же!

Хозяин — совсем молодой парень. Кудряев. Бедняк. Встречают нас приветливо и спокойно. Жена Кудряева — женщина редкой красоты — накрывает стол синеватым, с красными вышитыми петухами полотенцем. Наскоро, но вволю пьем чай, без молока, без сахара, с пышными калачами и кислыми огурцами.

Кудряев беседует сдержанно, степенно. Вдруг он спохватывается:

— Что ж я растерялся! Выпьете самогонки?

Батыев усмехается:

— Мы не пьем.

Должно быть, он говорит неправду: должно быть, пьет. Но без лишних глаз и, значит, без лишних разговоров.

— Какое тебе задание дали? — спрашивает он Кудряева.

Парень удовлетворительно отвечает:

— Меня совсем освободили, не нашли у меня излишков. Только…

— Что только?

— Только я девятнадцать пудов вывез… Излишков.

Кудряев улыбается.

— А соседи как?

— Соседи не везут.

— Почему?

Батыев нахмуривается.

— Боялись. Мне вот ничего не велено было сдавать, а я нашел все-таки излишки… Сдал, по сознательности сдал, а товарищ Рябовских накричал на меня, что я мошенник и что если у меня девятнадцать пудов нашлось, то я еще сто девяносто найти обязан.

Кудряев развел руками.

— А ведь я беден… Только-только хозяйство налаживать начал.

Перед собранием бедноты Батыев обращается ко мне с просьбой помочь проверить хлебофуражный баланс, высчитать средние цифры и проценты. Брезентовый портфель Батыева полон таблиц и диаграмм.

— Цифры — они дают ясное представление, они все об'ясняют, — с увлечением утверждает секретарь райкома.

Мы лихорадочно считаем.