Ходи невредимым!

Боярин поднялся, как всегда, до ранней обедни, и не успел открыть глаза, как его охватило какое-то беспокойство. «К чему бы?» – удивился всегда веселый боярин и принялся вспоминать последние дни. Они были радостны, как красное солнышко: государь милостиво пожаловал его в ближние бояре и воеводством на Терках. По этому случаю да еще по случаю спасения племянницы двойной сегодня у него, Хворостинина, великий пир. Вот-вот, тут-то и загвоздка! Не забыл ли он чего? Всех ли именитых бояр лично объехал с приглашением? Господь миловал, всех. А ко всем ли менее почетным направил холопов? И здесь господь миловал – все чисто, с боярыней подсчитал. Может, с ключником не все кладовые и погреба обошел? Куды там, всю снедь и питие в беременных и полубеременных бочках верно на глаз прикинул: и простое вино, и боярское, и даже тройное, наибольшей крепости, уже разлито по ендовам и ведеркам, а заморские – мальвазия, бастр и алкан – дожидают кубков. А может, с дворецким чего недоглядел? Куда ж дальше доглядывать: холопов приказал вырядить в разноцветные кафтаны и желтые сапоги. И встречи наметил: боярину Ордын-Нащокину три встречи – у ворот подсобит ему выйти из рыдвана дворецкий Ивашка, посеред двора в пояс поклонится племянник Матвей, а на крыльце сам хозяин окажет почет. И разметил, каким боярам полагаются две встречи. Может, помолиться, так и блажь пройдет?

Наскоро накинув однорядку, боярин вышел через малую приемную в молельню. Здесь ради дня воскресения собралась вся семья и, по заведенному обычаю, приживалки, захребетницы, ближние холопы и холопки. Домовый поп в праздничной ризе дожидался боярина.

Быстрым взглядом окинув икону «Тайная вечеря». Хворостинин вдруг понял причину своего беспокойства и постарался молитвой отогнать тревожную думу. Но, неистово крестясь перед образом в дорогом киоте, украшенном каменьями и жемчугами, он мрачно вместе с молитвой повторял: «Если посадить Стрешневых и Хитровых по правую руку, а Милославских и Толстых по левую… опять грузины позади останутся. А рядом, упаси бог, – Хованские обидятся. Одежка-то на свитских грузинах грошовая, и сами бог весть какого рода… Пристав сказывает – дворянского, а где слыхано, чтобы дворяне пешим ходом Москву колесили?.. Может, с Языковым посоветоваться? Кум… Боярыня уговаривает помешать их с молодью – Лопухиными. Долго ли до греха, задорны больно, – хотя и сами выползли, бают, из худородного дворянства, а, поди, ниже Языковых не садятся… И что это нечистая сила дернула меня звать на пир неведомо кого? Ну, храбры грузинцы, приятны, слов нет, – так непременно звать? А потом изводиться, как их рассаживать…»

Напоследок размашисто перекрестив лоб, Хворостинин поспешил вниз, откуда доносился звон расставляемой посуды.

В хоромах Хворостинина с утра сумятица. На дубовые длинные столы набрасываются бархатные подскатерники с золотой швейной каймой. Все богатство хором выставляется напоказ. «Чистые холопы» ставят в ряд серебряные тарели, кованые чаши, фаянсовые кувшины. Особенно бережно устанавливают в кубках из зеленого стекла водку царского «Данилова кабака».

Наблюдая, как покрывались широкие скамьи праздничными налавочниками, как придвигались к узким столам с фигурными ножками стольцы-табурцы, украшенные кусками яркой материи, как расставлялись стольником фигурные подсвечники с восковыми и сальными свечами, как через шесть тарелей клался один нож, оправленный золотом и камнями для красоты, а через две тарели двузубые вилки, богатства ради, Хворостинин продолжал мучиться: «Ежели Нарышкиных посадить выше Пушкиных, то грузинцы опять попадут ниже Ртищевых, что не гоже…»

Выслушав дворецкого, что махальщики уже разосланы до самого конца проулка, а сто разодетых холопов посланы выкрикивать встречу, Хворостинин с сердцем наказал: «Не прозевать кого, а то батогами забью!» – и, измученный до предела, решил не определять грузинам места, а ежели полезут выше Нарышкиных, сослаться на дикость иверских дворян, кои не блюдут старшинства, а скопом к столу устремляются.

А в терему боярыня сбила с ног мамушек, кумушек и златошвеек. Открыты все сундуки и ларцы, вынуты сарафаны и уборы, серьги и жемчужные подвески. Боярин еще с вечера наказал, чтобы в полпира боярыня ко всякому в ином уборе выходила. Поди сорок разов придется кику скидывать…

Хворостинин надел желтые атласные штаны, с помощью постельничего натянул зеленые сафьяновые сапоги, поправил ворот с дорогими запонами на красной шелковой рубахе, подтянул кованый кушак черкесской работы и прицепил к нему поясной нож с самоцветами на рукоятке.

За окном раздался надрывной выкрик махальщика: «Едут!»

Поспешно застегнув тонкосуконную однорядку и накинув на голову бархатную скуфейку, шитую жемчугом, Хворостинин важно направился к выходу.

Боясь приехать первыми, гости подъезжали медленно, осмотрительно. Двор наполнялся возками, рыдванами, конями. По указанию дворецкого, одних гостей холопы вели под руки, другие шли сами, а третьи – целовальники, подьячие, разная мелкая сошка – толпились у крыльца, ожидая, пока дворецкий позовет их на пир.