Ходи невредимым!

– Не прыгай так, вино расплескаешь. Их жизнь неприкосновенна, ибо они из Ферейдана. Что уставился на меня, как заяц на медведя? Или вправду не знаешь, что милостивый шах Аббас, растеряв половину грузин, угнанных из Кахети, поселил оставшихся в благословенной пустыне Ферейдана?

– Аллах видит, это мне известно.

– А разве тебе неизвестно, что, боясь, как бы голод не вырвал у него из алмазных когтей оставшихся в живых, изумрудный «лев Ирана» позволил кахетинцам ежегодно покидать Ферейдан на два месяца, дабы могли заработать для своей семьи на хлеб и воду…

– Да просветит меня Аали, да возрадует! Разве мествире тоже из Ферейдана?

– Для Али-Баиндура – да; для тебя, Керим, они из Тбилиси. Нарочно круг по желанию Димитрия сделали, полтора месяца назад Тбилиси покинули… Я здесь условился ждать.

– Дорогой Папуна, что прельщает их в Гулаби?

– Раньше всего, моя Мзеха, желание царицы Тэкле, высказанное в прошлый мой приезд. Скоро царю Луарсабу минет тридцать шесть лет… В день его ангела моя маленькая Тэкле хочет обрадовать светлоликого грузинской музыкой… Видишь, дорогая Мзеха, заработок прельщает. По моему желанию мествире-зурначи, будто странствующие ферейданцы, повезли несчастным кахетинцам много персидских монет, одежду тоже… на двадцати верблюдах…

– А кто, мой Папуна, мог дать столько монет? – сокрушенно покачал головой Горгасал.

– Георгий дал… Георгий Саакадзе. Одежду для бедных Хорешани собирала у княгинь больше полугода. Вардан Мудрый тбилисских купцов обложил… От Кахети скрыли, боялись предательства.

«Как велик мой большой брат!» – Тэкле смахнула слезу, но вслух она тихо обронила:

– О мой дорогой Папуна, неразумное желание высказала тогда я, сердце требовало… Сколько хлопот, риску. А где петь мествире? Где играть зурначам? Ведь даже на базаре небезопасно им показаться. День ангела царя сердца моего… Но где, где им петь?

– Где же, как не у подножия башни, под окном царя и Баака?

Тэкле, вскрикнув, осыпала лицо Папуна поцелуями.

Она знала, сколько усилий стоит другу подготовить эту усладу для узника-царя.

Волнение охватило всех. Казалась непостижимым чудом грузинская песня в Гулаби.

– Почему молчишь ты, друг Керим? – вдруг оборвала радость Тэкле.

– О моя повелительница, я наполнен восхищением! Пожеланное тобою да исполнится, аллах приведет нас тропой счастья к берегу благополучия.

– На время оставь аллаха в покое и придумай, как убедить шакала не противиться воле шаха и свободно допустить певцов.

– Небо ниспослало мне мысль, и я от нее не отвернулся.

– Я не сомневался в милости неба. – Папуна похлопал по плечу Керима. – Эх ты, нелуженый котел, тебе давно пора советником шаха стать!.. Уже знаю, какой хитростью ты его перехитришь.

– Мой ага Папуна, если аллаху будет угодно, я стану слугой моего господина Георгия Саакадзе, ибо он уже помог мне отуманить искушенного во лжи и хитрости шаха. Но мой путь в Картли аллах протянул рядом с дорогой светлой, как луна в день ее рождения, царицы Тэкле, и да предопределит всемогущий счастливое возвращение на царство царя Луарсаба, и да исполнится…

Едва забрезжил свет, Керим направился к серединной башне. С удовольствием прислушиваясь к доносившимся стенаниям, он вошел в комнату сна. Баиндур так корчился на ложе, точно духи зла перепиливали его невидимой пилой.

Керим успокоил хана: гадалка всю ночь напролет варила трудное лекарство и поклялась – хан после трех чашечек совсем поправится. И, мысленно пожелав Али-Баиндуру, чтобы у него после третьей выпали все зубы, Керим поставил на стол сосуд с питьем, приготовленным стариком Горгасалом из опия и каких-то трав, наполнил принесенную чашечку и преподнес хану, но тот потребовал, чтобы «волшебный лекарь» глотнул первым. Смеясь, Керим исполнил законное желание. Выждав некоторое время, Баиндур наконец выпил содержимое чашечки. Вскоре его толстые губы расплылись в блаженной улыбке: «Клянусь рукою Аали, шайтан бросил свои шутки; теперь я погружусь в сновидения, и да вознаградят меня за муки ада сладострастные пери!»

После трех чашечек хан совсем поправился, но слабость приковала его к ложу, а одолевшая скука подсказала не отпускать от себя Керима.

Развлекая хана разными историями о шалостях нечистого и веселых проделках дочерей морского царя, Керим как бы мимоходом сказал, что гадалка советует узнать, кто купил для хасеги дыню, и, во избежание повторения болезни, не притрагиваться больше ни к одной дыне, купленной этим сыном сожженного отца.

Точно кто-то подхлестнул Баиндура, он вскочил и, когда по его повелению явился старший евнух, приказал немедленно узнать все о дыне. Оказывается, евнух уже узнал. Дыню-кермек прислал Багир, желая угодить хасеге, удостоенной вниманием благородного Али-Баиндур-хана… Обрадованная редкой чарджуйской дыней, хасега охладила ее до блеска и угостила повелителя.