Ходи осматриваясь

— Что ты, Сашок. Это не рак. Для меня это прямо-таки пряная сельдь. Отличная закусь под нашу водку. Выпьем. Выпьем на радостях. За тебя. И я побегу звонить.

— Куда, пьянь паровозная? — Саша хохотнул. — Посмотри на время. Кто звонит в такую поздноту?

Я задрал рукав. Но не успев разглядеть циферблат, навострил уши: в комнате что-то вдруг заурчало, затем еще и еще. Я прислушался, осклабился, тупо сказал:

— Вот — кто-то звонит в такую поздноту. Не все так хорошо воспитаны, как мы… как ты. — И поспешил в гостиную.

Помыслилось на миг, что звонит Наталья. Я содрал трубку, но услышал дребезжащий надрывный голос:

— Какого хера ты, сучара, натравил на меня ментов? Я тебе говорил, что ни хрена не знаю про эту шлюху. И не хочу знать. И плевать мне, где она и что с ней. Ты, падла, что, сам не дотрахался, да?

— Алло, — выдавил я, стараясь вернуть отвисшую челюсть на место. — Кто это?

— Я, мудак, я. Тот, кому ты задумал пришить какое-то гребаное дело. Какую мутню ты навесил ментам на уши, что они теперь с меня не слезают?..

Похмельная голова соображала туго, по потом разом хлестануло пониманием, кто именно на ночь глядя удостоил меня столь бурным излиянием безудержного почтения. Я ухмыльнулся и вклинился в извергающуюся магму:

— Дурак ты, Федя. Воспитанные люди не звонят в такую поздноту.

— Что?! — хрюкнула трубка и бешено завибрировала: — Ах ты, сука, ну погоди! Я тебя, козел вонючий, изловлю, не спрячешься. Я тебя в землю зарою, одни уши будут торчать. И никакие гребаные менты не помогут. Ты у меня узнаешь, кто я такой.

— Я знаю, — сказал я бесстрастно. — Ты потенциальный зэк. Тебе пора в тюрьму, на перевоспитание.

— Ах ты, сука! Ну погоди…

— Ты повторяешься, Федя. И надоел мне до чертиков. Так что пошел ты на…

Я бросил трубку и вернулся на кухню — к наполненным чаркам и вопрошающему взгляду Саши. Я объяснил, кто и что, и спросил:

— Скажи, детектив, как можно зарыть в землю, чтобы одни уши торчали?

— Юмор висельника, — отозвался он хмуро. — Не вижу повода для веселья.

— Как же не видишь? Вон твои бывшие коллеги вовсю развернули поиск. Уже на Ломова вышли. Не пойму только, что его на меня навело?

— Нет, — не слушая, пробормотал Саша, — как хочешь, а я тебе все-таки оставлю это…

Он опять полез за пазуху и извлек крохотный черный пистолет, этакий детский пугач, и кинул его на стол.

— Ты что?! — вздыбился я. — Убери-ка. Не надо…

— Хватит, — отсек он решительно. — Не волнуйся, это газовый. С ним и дитя справится. Пусть все-таки будет при тебе. Хоть что-то. Мне поспокойней.

Уговорить его переночевать у меня не удалось. Ему предстояла срочная встреча с самого раннего утра, и мои беспокойные предостережения о гаишниках он отмел с ехидным смешком: «Сам ты пьян. А я все-таки, как вы, сударь, изволили заметить, детектив — попробуй меня так просто подлови». Я запер за ним дверь и воротился на кухню. Полюбовался веселым натюрмортом: вороненая игрушка на белой столешнице — меж рюмками, грязными тарелками с вилками, переполненной пепельницей и полуопорожненной банкой соленых огурцов. Потом ухмыльнулся, взял ее в руки, повертел и так и сяк, поплелся в прихожую и засунул во внутренний карман куртки.

11

Воспитанные люди не звонят спозаранку, но… Меня угораздило проснуться чуть свет, за окном — предрассветная темень. В голове будто шуршали опилки, но в целом самочувствие было вполне сносным, если не считать легкой умственной заторможенности. Во всяком случае, я не сразу уразумел, что за зуд нетерпения вырвал меня из цепких объятий Морфея. Потом поднялся, смыл со скованного тела и духа остатки похмелья прохладным душем и парой чашек крепкого кофе и принялся бороться с въедчивым благонравием, внушая себе, что особые обстоятельства дозволяют иногда поступиться принципами. В конце концов, дело касается тревожной участи ее, Лидии Абрамовны, родственницы. Каким бы киселем ни мерить, но должен же как-то отозваться — пусть плохонький — ген, хотя бы на клеточном уровне.

Я дал ей поспать до семи, но выдержать больше оказалось свыше моих сил. Трубку долго не снимали. Совестясь, я уже собирался положить ее, когда длинные гудки оборвал заспанный мужской голос:

— Алле. Кто это?

— Простите, ради бога, — проговорил я торопливо, — мне бы Лидию Абрамовну.

Раздался надсадный кашель, затем мужик прохрипел — то ли мне, то ли куда-то в сторону:

— Господи! В такую рань…

— Ради бога, извините, — повторил я. — Но это очень важно. Я от Дарьи Мартыновны.

— Что? От кого?

Последовала десятисекундная заминка. Потом послышалась какая-то возня и неразборчивое бормотание. Похоже, кто-то его о чем-то спросил, и уже этому кому-то он пробурчал раздраженно:

— Говорят, от Даши… Да возьми ты эту чертову трубку. Или я дам отбой.

Наконец женский голос, точно сквозь сжатые губы, протяжно прошептал мне в ухо:

— Да-а-а.

— Еще раз приношу свои искренние извинения, — заговорил я, стараясь выказать интонацией деловитую озабоченность. — Но я не знаю вашего служебного распорядка и боялся не застать вас дома.

— Мы в отпуске, — простонала трубка. — И улетаем… сегодня в ночь.

— Ох, — выдохнул я, — тогда тем более…