Ходи осматриваясь

— Вот и хорошо, — сказал я, проскакивая под желтый сигнал светофора. И прибавил, используя ее же выражение: — Значит, принимается? — Уловил тихий смешок, сам удовлетворенно хохотнул и зарулил на Воздвиженку.

Мы приостановились в коридорчике перед входом в ресторан. Я заглянул в узкий проем и поморщился: было не по времени многолюдно — обычно в будни зал заполнялся после восьми. Седовласый метрдотель в черном смокинге, заприметив меня, степенно двинулся к нам. Я не принадлежал к числу избранных клиентов, но некогда довольно часто сюда наведывался и, очевидно, примелькался лицом. Он поздоровался со мной как с добрым знакомым, поинтересовался самочувствием, вежливо поклонился Наталье и, сделав огорченную мину, посетовал:

— К сожалению, отдельных столиков нет. Могу лишь подсадить.

Я неохотно кивнул. Он провел нас к противоположной стене — к столику, за которым уже вовсю трапезничали двое мужчин. Один был высок и худощав, с легкой проседью на висках, другой — пониже и шире в плечах, с приметной горбинкой на крупном носу. Они дружно нас поприветствовали и, зыркнув глазами в сторону моей спутницы, столь же дружно плотоядно осклабились.

Отодвинув тяжеловатое креслице, я помог ей сесть. Официантка принесла меню. Я передал его Наталье, но она лишь бегло скользнула взглядом и возвратила мне со словами:

— Выбирайте сами. Я ограничусь каким-нибудь салатом.

— Возьмите «Столичный», — встрял горбоносый. — У них это здорово получается.

Мне понравилось, как она вчуже улыбнулась и односложно проронила:

— Спасибо.

На мое признание, что я страшно проголодался и способен проглотить целого барана, она с приятной смешинкой отозвалась: «Бедняжка». И это мне тоже понравилось. Мне все в ней нравилось. Было что-то притягательное и в том, как она сидела — прямая, но не колом, поражая женственной статью спины; и в том, как держала грудь — именно держала, непринужденно красиво откинув плечи; и в том, как мягко повела высокой гладкой шеей и ненавязчиво — одним броском глаз — оглядела зал. Я предложил ей закурить и загляделся на грациозные движения длинных красивых пальцев, изящно выудивших сигарету из протянутой пачки. Отметил, что на правой руке нет кольца, перевел взгляд на левую и, обнаружив его там, почему-то сдуру обрадовался.

Я был не единственный, кого будоражили исходящие от нее флюиды. Наши застольные сотоварищи, нарочито не глядя, лишь время от времени исподтишка посверкивая уголками глаз, говорили слишком громко — будто не между собой, а больше для нее.

— Петушиный синдром, — сказал я вполголоса. И, наклонившись к ней и вдыхая сногсшибательный аромат каких-то потрясающих духов, полушепотом поведал, как наблюдал на даче этот самый синдром, когда хохлящийся на солнце кочет, завидя выбравшихся из сарая клушек, вдруг встрепенется, напыжится и начинает чинно выписывать в сторонке странные круги, смешно скося шею и что-то квохча себе под нос — или, точнее, под клюв. Она тихо засмеялась и сказала:

— А вы злой.

— Нет, — шутливо запротестовал я, — просто очень голодный. И немножко ревнивый.

Она пристально посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Официантка принесла заказ и ловко разместила на нашей стороне стола небольшой графинчик с коньяком, пару бутылок воды, салаты — овощной и «Столичный», — а чуть погодя и мое любимое филе по-суворовски. Я плеснул ей коньяку, налил в свой бокал сладкой водицы. Еще раз извинился и стал объяснять:

— Не в том даже дело, что за рулем. Но сейчас — при моем состоянии — весьма рискованно. Представляете, целый день в бегах — до предела измотан.

Она понимающе кивнула.

— Это в связи с вашим пропавшим другом?

— Да, — подтвердил я.

— Ладно, — потребовала она, — ешьте. Потом расскажете. Вы обещали.

Потом мы пили кофе. Наши сотрапезники ушли, шумно попрощавшись и напоследок еще раз, уже не таясь, похотливо прощупав глазами Наталью. Народу заметно прибавилось, но к нам почему-то никого не подсаживали. На меня точно накатил безудержный исповедальный позыв. Я говорил, говорил, говорил. О себе. О Борисе. О его семье и нашей дружбе. И в общих чертах — о его неожиданном исчезновении. Где разумный предел допустимого откровения, когда тебя с участливым вниманием слушает обворожительная женщина и будоражат немыслимые благоухания? Еще немного, и я бы перешагнул этот предел, но что-то меня удержало. Быть может, от многократного повторения в голове уже прочно закрепился определенный стереотип изложения этой истории — без Тамары и убийства, и я, того не сознавая, просто его механически воспроизвел. Наконец я истощил свой раж и перевел дух. Оглянулся, подозвал официантку и заказал нам еще по чашечке кофе.

Она сказала, рассматривая зеленую салфетку, на которой нечего было рассматривать:

— Представляю, каково сейчас ей, его жене. — И, глубоко вздохнув, продолжила: — Странные вы существа, мужчины. Из ваших слов я поняла, что она прекрасная жена и очень милый человек. И зачем тогда — Тамара?..

— Не знаю. Это вы могли бы рассказать. Об их романе мне стало известно недавно. И случайно. Что, собственно, она представляет собой?