Ходок

Ночи он тоже проводит в одиночестве — то ли по той же причине, по какой взвился намедни из-за прикосновения, то ли вообще привык быть один. Еще он ловок и силен, чего с виду даже не скажешь. Руки у него худые, но поразительно крепкие, словно стальные пруты. Пацан совсем не боится рисковать. В лесу чувствует себя как дома. Спокойно ориентируется на местности, отлично зная такие редкие в здешних краях местечки, как тот схрон или особо защищенная полянка, где им довелось однажды остановиться.

Он очень неглуп, хотя зачем-то постоянно паясничает. Остер на язык, не лезет за словом в карман. Неплохо знает историю этих мест, особенно то, что касается Диких псов. Явно благоволит Гончим и уважает их. Как всякий воин, ценит и признает хорошее оружие. Ножами владеет, вероятно, с не меньшей ловкостью, чем ложкой. Насчет остального пока неясно — он очень скрытен. Но не зол по природе, хотя временами умеет быть невероятно жестким. Имеет очень странных и влиятельных друзей среди людей и нелюдей, но зачем-то ищет уединения. Способен на преданную дружбу. Однако редко бывает по-настоящему откровенным и за внешней бравадой умело скрывает какую-то давнюю, отнюдь не притупившуюся с годами боль, которая временами сводит его с ума.

И эта флейта… Стрегон никогда прежде не слышал, чтобы на ней кто-то так играл. Даже проведя немало времени среди перворожденных, не раз слушая, как играют наученные этому трудному искусству человеческие барды, внимая игре эльфов, смертных, полукровок, он и подумать не мог, что одной мелодией можно выразить так потрясающе много. Свою боль. Сомнения. Печаль… Белик умел открывать в музыке свое сердце и умел тронуть чужую душу так, как это ни у кого и никогда не получалось. Не зря даже взбудораженный Курш благоговейно притих, когда над водой полилась мелодия эльфийской флейты. Не зря бросил вожделенное мясо и с немым обожанием следил за тонкими пальчиками хозяина.

Стрегон и сам долго не мог прийти в себя. А неловко пошевелился только тогда, когда последние ноты уже отзвучали, а встряхнувшийся Белик решительно встал.

Конечно, нельзя лишать человека права на тайну. Нельзя заставить его признаться в том, во что он не желает посвящать чужаков. И нельзя насильно вызвать чье-то доверие.

Стрегон уже успел убедиться: Белик, если не хочет чего-то делать, никогда не станет, как бы на него ни давили. Но в то же время если решил, то уже не отступится. И не важно, чем это будет грозить ему самому. Не важно, каких трудных решений это потребует. Ясно одно: он никогда не бросает слов на ветер и не обещает того, чего не сможет выполнить. Умело прячет свою настоящую суть под маской дурашливого сорванца, искусно играет на чужих чувствах, охотно изучает других, испытывая при этом какое-то необъяснимое удовольствие. Но сам настойчиво держится в стороне. Не доверяет, не ищет дружбы, не стремится оказаться ближе, чем может себе позволить. И это, как ни странно, вызывает смутное желание все изменить. Как молчаливый вызов. Как брошенная на землю перчатка. Аромат древней тайны, который дразнит чуткие ноздри и вынуждает стремиться вперед. Заставляет не обращать внимания на едкие речи, прощать дерзости, закрывать глаза на подколки и вызывает невероятно острое, ничем не объяснимое желание понять, почему так происходит.

Стрегон задумался настолько глубоко, что на какое-то время выпал из реального мира. И даже когда из-за дальних деревьев выступили три молчаливые фигуры, закутанные в длинные плащи, он не сразу сообразил, что наконец-то дождался тех, ради кого отправился в столь долгое путешествие. А пришел в себя лишь тогда, когда вернувшийся Белик с извечным недовольством в голосе бросил:

— Слава тебе господи… Явились! Стрегон, вон те три зеленых стручка и есть типы, которых ты искал?

Во внезапно наступившей тишине наемник упруго поднялся, прислушался к громко заколотившемуся сердцу, попытался рассмотреть лица под низко надвинутыми капюшонами, а потом, буквально на секунду опередив побратимов, с нескрываемым почтением наклонил голову:

— День добрый, сэилле.[24]

Наниматель, выйдя из тени, коротко кивнул.

— Здравствуй, Стрегон, — властно бросил он. — Далеко же вы забрались.

— Прошу прощения. Нам показалось неразумным держаться на виду.

— Вижу. Понимаю. Одобряю твой выбор.

— Та-а-ак, — неожиданно нахмурилась Белка, заслышав мелодичный голос незнакомца. — Мне показалось или тут действительно запахло эльфятиной? Да не простой, а редкостной?!

Курш недовольно заворчал. А Стрегон внутренне похолодел: боги, да что же вытворяет этот мальчишка? Перворожденные всегда слыли непревзойденными бойцами и крайне опасными существами. Никогда не спускали неуважения или пренебрежения к своим персонам. А Белик за мгновение успел их смертельно оскорбить! При этом нанявший их эльф был действительно очень опасен.

— Что это за дерьмо?! — громко возмутилась Белка, словно не заметив, как побледнели лица ее спутников. — Стрегон, ты почему не сказал, что с вами будут ушастые?