Ходок - 8

– Меня пытали! – с некоторым можно даже сказать – надрывом, объявил старший помощник. Этим тоном он попытался скрыть смущение за свое, прямо скажем – не вполне безупречное поведение в допросной камере. Нет, умом Денис понимал, что ничего бесчестного, или постыдного, не сделал, но… осадочек остался.

Каждому хочется выглядеть в своих глазах героем и мачо, а когда суровые жизненные реалии вступают в противоречие с этим желанием, хочется перевести стрелки на внешние обстоятельства непреодолимой силы, а если выражаться по-простому, по-народному – на форс-мажор. Но, переводи, не переводи, а в глубине души понимаешь, что это ты прогнулся, это ты струсил, а впускать в душу это знание не хочется, вот и приходится защищаться, чем под руку попадется.

Хотя, надо честно сказать – есть немногочисленные индивидуумы, которые во всяческом негативе, который с ними случается, винят только себя. Они исповедуют принцип: каждый человек оказывается в любых жизненных обстоятельствах в соответствии со своим внутренним согласием с ними. Тебя бросила любимая девушка? – это не она стерва меркантильная, а ты лох. К следующей пассии присмотрись повнимательней и будет тебе счастье. Денис, в принципе, был гораздо ближе к этой, немногочисленной, категории, но пыточная камера все же выбила его из колеи. С другой стороны, в его оправдание – пусть бросит в него камень тот, кого не выбьет.

Командор воспринял информацию о пытках с олимпийским спокойствием и лишь индифферентно поинтересовался:

– Чего хотели?

– Настоящее имя, данное при рождении.

Главком на это ничего не ответил, а лишь хладнокровно покивал головой, как бы говоря, что мол – все правильно, что именно это и должны были спрашивать, что мол – а как же иначе? – всегда спрашивают. Денис не ожидавший такой отстраненности от любимого руководителя даже разозлился.

– А тебя не интересует, что я им сказал!? – саркастически улыбнулся он.

– Нет, – все так же апатично пожал плечами верховный главнокомандующий. – С какой стати? – Это твое личное дело. Тебе жить.

– Как это!? – взвился старший помощник.

– Ну, а как? – поднял брови командор, как бы поражаясь, что приходится растолковывать прописные истины. – Про меня ты ничего важного рассказать не мог, потому что и сам не знаешь. Следовательно – и навредить мне твои признания никак не могли. Значит, все твои откровения сделанные под пыткой, по пьяни, под наркозом, в бреду, или еще как, могут навредить только тебе самому. Ферштейн?

– Ферштейн… – после короткого, но тяжелого раздумья был вынужден признать старший помощник.

– Да ты не расстраивайся, – все так же меланхолично посочувствовал Дэну Шэф. – Дело житейское.

Чувствовалось, что мысли его далеки и общаясь со своим старшим помощником, он умудряется размышлять о чем-то другом и думы эти никакого удовольствия ему не доставляют. И даже – наоборот. И тут Дениса прорвало. Если бы командор начал его расспрашивать, выведывать подробности и вообще – лезть под кожу, то скорее всего он бы замкнулся и ничего ему не рассказал. А тут из него прямо забил фонтан красноречия. Старший помощник ничего не утаил: ни пережитого ужаса, ни своего страха, ни попытки чистосердечного признания, захлебнувшейся в рвоте – ничего!

Главком все внимательно выслушал, кивая в нужных местах и показывая тем самым, что мимо ушей ничего не пропускает и принимает во внимание, но вид по-прежнему имел отстраненный. Однако, вид – видом, но когда Денис закончил свою тяжелую исповедь, верховный главнокомандующий прокомментировал ее следующим образом:

– Дэн. Я читал о людях откусывающих свой язык, чтобы не сказать лишнего, читал о людях, выдержавших такие пытки, что от письменного описания того, что с ними делали, не говоря уже об устном, можно поседеть, но… – главком сделал паузу. – В жизни я таких людей не встречал. Боль кому угодно развяжет язык… если ты ее чувствуешь, и допрашивает человек с понятием, а не обычный костолом. – Командор хотел еще что-то добавить, но…

– Так что же делать?! – невежливо перебил его старший помощник. Командор к этому вопиющему дисциплинарному нарушению остался абсолютно равнодушен. Его безэмоциональность и отрешенность можно было бы сравнить только с аналогичными показателями какого-нибудь каменного истукана с острова Пасхи, а те известные доки по этой части.