ХОДЫНКА

Полковник, успевший между тем вынуть револьвер, зажмурился, отвернулся и выстрелил - первый раз с тех пор, как служил в полиции. Вслед за грохотом выстрела зазвенело стекло; осколки с ледяным шелестом ссыпались на пол кабинета и на газон. Фигура у окна рухнула на пол. В зале за стеной стало тихо. Засвистел примчавшийся с Ходынки ветер. Затем послышался топот. Дверь открылась, на пороге возникли перепуганные половые с одинаково хамскими коками на головах; за их щуплыми фигурами маячил кухонный мужик в холщёвом переднике. Прибежал немолодой пухлый метрдотель. Он уверенным движением руки зажег электрические лампы, взглянул на Власовского и замахал ладошками:

- Вот спасибо, ваше превосходительство! Давненько собирались! На него кто только не жаловался - уж больно свирепого вида-с! Специально для промышленников из Сибири завели, а они-то пуще всех и не любят-с, хе-хе! Уж четырежды штопали-с!

По-прежнему улыбаясь, метрдотель стал пинать поваленное чучело медведя:

- У! У!

Медвежья голова скалилась в припадке московского гостеприимства. Сдобные кулачки метрдотеля мелькали, как у балаганного Петрушки; фалды фрака охлестывали бедра. Звенели в кармане ключи и медь чаевых. Каблуки стучали, умело задевая за ковер. Получалось громко.

Половые осторожно взяли чучело под передние лапы и подняли его с пола. В кабинете оседало облако пыли и трухи. Бабочка моли, еще не ведая, в каком мире родилась, порхала неуклюже и радостно.

- А где... - начал было Власовский, но осекся. Окинув свирепым взглядом прислугу, полковник налил себе еще коньяка.

- Скажешь кучеру моему, чтоб готовился - бросил он сиявшему метрдотелю перед тем, как опрокинуть рюмку в рот. Пятясь задом и кланяясь на ходу, метрдотель выбежал из кабинета.

* * *

Ефрейтор Корчагин сунул "козью ножку" в рот и взглянул на Зелинского. Тот чиркнул спичкой и поднес ее к лицу ефрейтора. До конца цигарки оставался какой-то вершок, но Зелинский не решился поднести огонь ближе, боясь опалить ефрейторское лицо. Однако и Корчагин не сделал встречного движения. Зелинский сосредоточился и, перевернув спичку, поднес ее к цигарке. Неподвижный Корчагин всосал, щуря глаз, последнюю вспышку, затянулся и шумно выпустил дым.

- Ух, крепок! Небось в вашем Питере такого табаку и нет вовсе! Одни пахитоски! А то! Это ж тятькин самосад... По сами копеек стакан, так-то...

Ефрейтор Корчагин сладко зажмурился и вдруг выпучил глаза.

- Ух, хорошо! - сказал он и снова затянулся цигаркой. - ...На столе стоит стакан, а в стакане лилия. Что ты смотришь на меня, морда крокодилья... А, Зелинский? А ну, встал, как положено перед старшим по чину!

Зелинский, стоявший по стойке "смирно", напрягся еще сильнее и задрал подбородок. Жирная зеленая муха, медленно летавшая под крышей, неосторожно приблизилась к стыку стропил и балки, вдруг остановилась и звонко зажужжала. Паук выбежал из засады и помчался к ней по невидимым воздушным ступеням. Вот он уже пеленал муху, и та покорно замирала, а Зелинский не мог ее не видеть, потому что муха оказалась как раз перед его глазами. Зелинского тошнило.

- Вот так вот. Не умеешь ты стоять как положено, Зелинский. Ну ничего, научу. Я молодым когда был, знаешь, как стаивал? Дух запирало! Раз их покойное величество государь всероссийский Александр Александрович нам смотр делали, и увидали, как на меня галка села, а я стою, не дышу, не моргну. Так государь на меня перстом в белой перчатке с камушком лазоревым указать изволил, и полкового командира спросили, кто таков. "Из воронежских", отвечает. Так-то, Зелинский. А то привык в своем Питере... Ух, хорошо!

Рябое лицо Корчагина светилось. Он сделал еще затяжку.

- Привык, небось, в своем Питере крэм-брюлэ есть... А я вот кроме тюри и не едал ничего, а хлеб белый не в каждый праздник. Сызмальства табак растил и овец пас. С первыми петухами вставал, пуп рвал. Зато и дом наш самолутший, и тятьке все кругом должны, потому как один не пьет на всю деревню. Да что на деревню - на волость. Идет по волости, а перед ним все шапки ломают: "Здрасьте, Косьма Никитич!"

Корчагин приподнял и снова надел шапку.

- "Как вас бог милует, Косьма Никитич?" С исправником за ручку, писарю "ты" говорит... Граммофон купил американский, сестер замуж выдал. А и мне тут все здравия желают. Господи, у меня ж золотое сердце, кого хошь спроси... Ух, хорошо!