ХОДЫНКА

- Эти казенные люди только и умеют, что затрещины раздавать направо и налево. Вот и все, что они умеют! - жаловался Форкатти. - Сил моих нет! Больше я в такие дела не влезаю. Окончится коронация - на юг уеду. Вон из этой Москвы, от этих Власовских, и поскорее! У меня в Одессе антреприза, в Тифлисе, в Кисловодске. В источниках купаться буду, до ста лет доживу, как мой дедушка. Но кушайте же чай, господа! Почему вы чай не кушаете? Кофе, пожалуйста! Сливки, калачи... Господи, пресвятая Богородица! - Форкатти перекрестился пятью перстами. - Вы видели толпу возле буфетов?

Доктор Анриков кивнул:

- Превосходит, полагаю, все ожидания! Это что-то страшное.

- Превосходит, да не мои, господа! - воскликнул Форкатти. - В ту коронацию, я ее прекрасно помню, толпы, собственно, и не было. Ее цепочками солдат издалека разделили, и все спокойно прошли. А еще раньше, с вечера, Козлов, тогдашний полицмейстер, там военные оркестры расставил, в разных концах поля. Они всю ночь играли, и каждый к себе часть толпы притягивал. Умно! И потом, я Беру еще весной говорил: четыреста тысяч гостинцев будет мало, сделайте хотя бы пятьсот. А он мне говорит: "Не в моих силах". Хорошо, хоть цирк по моим замечаниям переделали, а то в прошлую коронацию там амфитеатр обрушился. И потом, опять этот Власовский! Я с ним в апреле встречался, рассказывал, как в ту коронацию народ после гулянья театры поджигать начал. "Не беспокойтесь", - говорит, - "всё будет в полнейшем порядке". Вот тебе и порядок! Господи, пресвятая Богоматерь, спаси и сохрани! Ну почему, почему афиши только сегодня расклеили? Да что там расклеили - днем только печатать кончили! Пожелай кто распустить слухи про эти чертовы билеты лотерейные, лучше не придумал бы! Когда их читать, эти афиши? Ночь уж на дворе! Да к тому же у нас из пяти чтецов четверо неграмотны!

Рамм снова покивал головой, взял из хрустальной вазочки печенье и принялся его жевать.

- Я час назад эту толпу к буфетам смотреть ходил - продолжал Форкатти, платком вытирая пот с черепа - обритого и рыхлого, будто вылепленного из манной каши с маком. - Я, знаете, не трус, но у меня душа в пятки ушла. Ладно, со стороны шоссе - там народ так саженей на пять от буфетов отстоит. Тесно, но ничего. А вот на поле... Толпа несметная! Толпа, толпа, толпа! Ничего, кроме толпы, куда глаз ни глянет! Клики, шум, огнища, свистки... И знаете, гул какой-то странный стоит! Всю жизнь с публикой дело имею, а такого гула не слыхивал! Это что-то страшное, господа! Страшное! Страшное!!! Господа, может, ликера? Мятный, из Марселя пароходом привез!

Дверь кабинета отворилась. Вошел карлик в огромном тюрбане, восточном халате и с бородой, крест-накрест обмотавшей его тело и и заправленной, наконец, за серебряный кушак. Тюрбан оказался ниже ручки, за которую держался вошедший, отчего докторам сначала и померещилось, будто дверь открылась сама по себе.

- Витя, доктора у вас? - спросил карлик голосом обычного, вполне рослого человека. - Там больную барышню принесли!

Анриков и Рамм встали.

- Ну, с почином, господа! - воскликнул Форкатти, тоже вставая. - И что, срочное пособие подать требуется?

- Без чувств девка - ответил карлик. - Витя, у вас волос дубом встанет: ее солдаты покамест к себе положили. Говорят, в толпе задавили, у буфетов.

- Немедля в дамскую уборную! - крикнул Форкатти, надевая смокинг и выходя вслед за докторами. - Да хоть и к Людмиле! Немедля! Ишь, чего придумали! Да где их командир?

Командир - подпоручик Беляков - шел по коридору. Под его началом солдаты и несли девицу.

- Сюда, ко мне! - крикнула с порога своей уборной артистка в русском костюме, кокошнике и с папиросой, зажатой между пальцами. - Да осторожнее, мужланы! Это что ж, в Москве обморочных всегда лицом вверх носят?

Девицу внесли и положили на плетеный из лозы сундук, с которого актриса сбросила целую гору одежды. Анриков расстегнул ситцевую кофту на груди девушки, Рамм развязал и снял платок, плотно облегавший ее голову. Лицо девушки было весьма загорелым, но даже при тусклом освещении оно поражало бледностью. Анриков опустился на колени, сдвинул в сторону обнажившуюся высокую грудь девицы и припал ухом к ее грудной клетке.

- Ударов сорок, не больше. Господа, принесите воды!

Анриков осторожно ощупывал ребра девушки.

- Два, три... четыре. Четыре ребра сломано. Рамм, что у вас?

Рамм, державший тяжелую руку девицы, задумчиво рассматривал ногти на ее пальцах - синие, изуродованные неженским трудом, загибавшиеся не внутрь, а наружу:

- Порок сердца, несомненно. "Барабанные палочки", смотрите... Как она вообще жива осталась? И почему на ней вся одежда мокрая? Как из реки. Странно.

- Ингегерда Олафовна, вы хоть папироску потушите! - крикнул Форкатти, размахивая над лицом девушки реквизитным веером. - Ей, полагаю, свежий воздух нужен, а не дым! Кстати, сколько вас просить можно, чтобы вы этот "Крем" не курили! А вы, Семен Яковлевич, извольте отойти от барышни подальше! Или хотя бы чалму снимите! А то она, как очнется, при виде вас, пожалуй, снова в обморок упадет!