ХОДЫНКА

Она вскочила, босиком подбежала к двери и рванула ее на себя. По коридору навстречу княгине шла служанка с дымившимся кофейником в руках.

- Nadine! - крикнула княгиня. - Где Надежда Николаевна?

- Не знаю-с - пробормотала служанка Лукерья - рыжая дебелая девка, добрая и глупая, приучившаяся к делу лишь на втором году службы. - Со вчера не видамши.

А княгиню уже била мелкая дрожь. Она бросилась в покои дочери, распахнула дверь. Комната была завалена книгами, листами нотной бумаги, акварелями, куклами, засохшими цветами, букетами свежих роз и сирени. На клавишах открытого фортепьяно алел опавший лепесток. В нетронутой постели спала кошка. Но самой дочери не было.

Княгиня рухнула на ковер, стала бить по нему кулаками, изгибаться и рыдать.

* * *

Отшумели крики про колодезь, и толпа загудела по-прежнему ровно, хотя и на более высоких нотах.

Д'Альгейм уже выбрался на пригорок возле трактира "Охота", и теперь стоял там и немного стыдился: мало того, что он отменил свое предприятие, так еще и не сумел уйти достойно, удрал из опасного места - будто с места преступления бежал. Как теперь описать все это для "Temps"? Опять ничего не выйдет - у д'Альгейма корреспонденции получались только в том случае, если он писал чистую правду.

Со своего возвышения д'Альгейм видел, что толпа все же была не настолько плотной, как это казалось внутри ее. Там, где высился ряд мачт с флажками, возле буфетов, люди действительно стояли монолитной массой. Оттуда же, из самой гущи, и доносился постоянный гул, похожий на шум прибоя. Между тем с краев толпа еще разбивалась на большие лагеря вокруг костров и телег, и здесь люди, истомленные ожиданием, всё больше молчали.

Д'Альгейм теперь твердо знал, что идти сюда ему было незачем. Он вздохнул, повернул к шоссе и начал спускаться с пригорка.

Вдруг толпа за его спиной издала дружный крик.

- Дают! - это слово еще можно было разобрать, и все вокруг принялись его повторять: - Дают! Дают!

Но тут же крик обратился в рев, исходивший из гущи толпы, и теперь нараставший от возгласов с окраин, где этот рев подхватили. Он был громче крика, которым многотысячная толпа приветствует государя, но его тональность не оставляла никаких сомнений: так могли кричать только обреченные на смерть люди. Или животные...

Стоя на пригорке, д'Альгейм видел, что последние промежутки между отдельными лагерями стремительно уменьшаются - в какие-то секунды они исчезли совсем, и теперь люди сливались - да нет, сжимались, именно сжимались - в единую массу по всему полю. Края толпы, прежде казавшейся до отказа плотной, в течение мгновений приблизились к центру еще на десятки аршин. А со стороны шоссе, со стороны водоемной каланчи, Бегового круга, Пресни и Ваганьки к этой массе бежали всё новые люди, которые прежде сидели или спали на земле, но от крика вскочили и понеслись вслед за остальными. Они бежали, не оглядываясь, они мчались с такой скоростью, будто убегали от огня, от бешеных собак, от реки, вышедшей из берегов. И поле, вытоптанное до последней былинки, дрожало от топота их ног.

- Стойте! - крикнул д'Альгейм.

При мысли о том, что этот ужас подошел к развязке, его охватила гадкая радость, а следом пришло и унизительное сознание безопасности своего положения. Единственное, чем он еще мог перед собой оправдаться, единственное что ему оставалось делать, так это исполнять свой человеческий долг. И д'Альгейм исполнял его - он стоял лицом к шоссе и кричал:

- Ради всего святого: остановитесь!

Никто его не слышал. Да и не видел тоже.

Навстречу д'Альгейму бежала дева-простолюдинка с ходившей вверх и вниз тяжелой грудью, столь же тяжелыми бедрами и порнографически тонкой талией. Даже для Москвы, неслыханно богатой на красавиц, ее лик типа боттичеллиевой Венеры был красив необычайно. Белый платок сполз на плечи девы, ее торс охлестывала, то падая на грудь, то отлетая на спину, русая коса толщиной с корабельный канат. Движения девы переполняла грация - никогда, еще никогда в жизни д'Альгейм не видел, чтобы человек двигался так красиво; столь совершенную красоту бега не смогли запечатлеть и скульптуры античных гениев.

- Сударыня! - воскликнул д'Альгейм, протягивая к деве руки и вставая на ее пути. - Не ходите туда! Там опасно!

Дева мельком глянула на д'Альгейма огромными бирюзовыми глазами, почти не размахиваясь, тюкнула его в ухо кулаком и помчалась дальше, оставляя за собой клубы пыли.

* * *

Из проходов на гулянье вышли первые счастливцы с оранжевыми узелками в руках. Бер вздохнул, посмотрел на стоявших рядом и произнес:

- Ну вот, а вы...

- Ваше превосходительство! - окликнул его сзади.

Бер оглянулся. Перед ним стоял и прикладывал руку к фуражке казачий офицер:

- Есаул Долгов с сотней Первого Донского полка. Прибыли в ваше распоряжение.

- Ну что ж вы, батенька! - крикнул Бер. - Раньше-то где вас носило?

- Полковник Иловайский сломал ногу. Остались без начальства, так сказать. Ждали команды из своего штаба.

- Ладно... Бог даст, обойдется - проговорил Бер.

Он снова повернулся к толпе.

- Видите... Всё идет как должно.