Хогарт

Так можно ли, положа на сердце руку, настаивать на том, что неприязнь Хогарта к Кенту объясняется чисто художественными разногласиями?

И разве есть что-нибудь дурное в том, что на битву с Кентом Уильяма толкали равно любовь к женщине и преданность идее? Быть может, если бы не дом Торнхиллов, он ополчился бы не на Кента, а на кого-нибудь иного, ибо немало было в Лондоне скверных и преуспевающих художников. Но это уже не важно, куда существеннее то, что Хогарт рискнул вступить на трудный путь борьбы с человеком очень могущественным, на путь борьбы за искусство, которое он почитал настоящим. Не беда, что носителем настоящего искусства был тогда для него Торнхилл, это прошло со временем. А вот ненависть Хогарта к плохой и претенциозной живописи не проходила никогда.

Пока же он ведет скандальную войну против Кента.

АЛТАРНАЯ КАРТИНА В ЦЕРКВИ СВЯТОГО КЛИМЕНТА

Едва успел мистер Кент оправиться от очень неприятных ощущений, вызванных «Маскарадами и операми», как произошла новая беда.

Уже и эта гравюра чувствительно задела его самолюбие, и, что еще хуже, сильно позабавила его влиятельных покровителей, заказчиков и друзей. И хотя они разделяли негодование осмеянного гения и всячески поносили «этого наглеца, торнхилловского прихвостня Хогарта», все же капля иронии проникла в традиционное почтение к Кенту. Он уже не раз ловил на себе неприличные в светском обществе веселые взгляды, словно сравнивающие его фигуру с изображением на триумфальной арке, он уже угадывал в любой фразе мерзкие намеки. Словом, много было нехороших минут с тех пор в жизни мистера Кента. Но потом стало все понемногу забываться. И будто забылось совсем.

Но прошло меньше года, и новая гравюра того же самого «молодого негодяя» поступила в продажу. И она уже целиком была посвящена мистеру Кенту — точнее говоря, одной из новых его картин, с помощью которой он надеялся поддержать свою пошатнувшуюся репутацию.

То, что проделал Хогарт, было явлением в истории искусства невиданным. И скандал, разразившийся на этот раз, не шел ни в какое сравнение с только что утихнувшим. Это был скандал грандиозный и для любителей сенсаций просто восхитительный.

Хогарт сделал карикатуру на картину Уильяма Кента.

Эта картина совсем недавно висела в алтаре богатой церкви святого Климента в Вестминстере. Ничем особенным она не отличалась от обычной продукции этого художника. Ходили, правда, слухи, что сюжет картины показался публике уж чересчур невнятным, что многие и вовсе его не поняли — так безлики были писанные Кентом фигуры.

Хогарт придрался к случаю и решил внести ясность в запутанный вопрос. Он издал гравюру, в которой с дьявольской тонкостью спародировал картину, снабдив пародию такой надписью:

«Эта гравюра в точности повторяет ту прославленную алтарную картину в церкви святого Климента, которая по приказанию лорда лондонского епископа была снята, дабы положить конец спорам и пари между прихожанами относительно замысла художника. Для удовлетворения зрителей здесь имеется подробное объяснение этого замысла, смиренно предлагаемое в качестве подписи к оригиналу. Это даст возможность вернуть картину на место, благодаря чему шестьдесят фунтов, милостиво заплаченные прихожанами, не будут безвозвратно потеряны».

Этого Хогарту показалось мало.

По всей гравюре он расставил литеры, согласно которым к каждой детали картины давалось объяснение такого рода:

«А. Орган.

B. Ангел, на нем играющий.

C. Самая короткая часть руки.

D. Самая длинная часть руки.

E. Ангел, играющий на арфе.

F. Внутренняя сторона его ноги, но которой именно — правой или левой, — еще не удалось установить.

G. Рука, играющая на лютне.

H. Другая нога, предусмотрительно отсутствующая, чтобы дать место арфе…»

И далее в том же духе.

Одних надписей было достаточно, чтобы вконец унизить Кента. Но главное все-таки заключалось не в тексте, а в самой гравюре. Надо было обладать непревзойденной точностью глаза и редкостной чуткостью к фальши, чтобы так беспощадно оголить роковые слабости картины и воссоздать их резцом с невиданным сатирическим блеском Все то, что в картине было скрыто бойкостью кисти, банальной живописностью драпировок, яркостью приятных красок — беспомощность композиции, вялость рисунка, безвкусица и слащавость, — все убожество работы Кента обнажилось в полном своем бесстыдстве.

Такого убийственного позора не знал не только знаменитый Кент, но и вообще ни один художник славного города Лондона. Долгие годы потом простояла картина в старой санкристии церкви святого Климента, а позже, как говорит молва, служила декорацией музыкальной комнаты в таверне «Короны и якоря» на Стренде.