Хогарт

Дальнейший ход событий предрешен. Сильвертанг убил аристократа, плебею полагается за это смертная казнь, а адвокат, естественно, не принадлежит к наследственной знати. Еще одна гримаса насмешливой судьбы — окажись победителем граф, он отделался бы незначительным наказанием, тогда один из участников драмы сохранил бы жизнь. Теперь же и сластолюбивого юриста ожидают смерть, петля.

Графиня возвращается в дом отца, обесчещенная, одинокая; здесь, прочитав о казни Сильвертанга, она выпивает лауданум. И надо отдать должное Хогарту-драматургу, он построил свою историю с восхитительной точностью и завершил ее мастерским эпилогом: род Скуондерфилдов обрывается в буржуазном доме, в семье, чьим золотом старый лорд мечтал поддержать шаткое родовое древо. Дочь умирающей графини, чахлая девочка с изуродованной ногой уже не станет продолжательницей династии, ей не достанется титул. Теперь даже деньги деда не купят ей счастливого замужества. Сделка, заключенная в первой картине, окончилась крахом, лопнула, разрушив жизнь троих людей, принеся им горе и смерть.

И вот графиня умирает, перед глазами ее те же стены и те же картины, что окружали ее в детстве, наивные полотна «маленьких голландцев», развлекавшие своим вульгарным юмором старого олдермена, ее отца: ребенок, бездумно поливающий стену дома; пьяница, раскуривающий трубку от ярко-алого носа своего собутыльника. Вокруг все говорит о скаредности — скудный завтрак на столе, отощавший до костей голодный пес, и более всего — рассудительное равнодушие хозяина, снимающего с холодеющей руки дочери кольцо. А за окном, украшенным городским гербом и забранным мелким свинцовым переплетом, безмятежно течет Темза, громоздятся за Лондонским мостом высокие прокопченные дома — спокойное движение времени продолжается там, далеко. Все кончается не просто смертью — усталым равнодушием.

Готовы все шесть картин. Блистая только что нанесенным лаком, стоят они на мольбертах, красуются на стенах просторной хогартовской мастерской. Шесть актов пьесы «Marriage à la mode».

Придирчивый зритель легко отыщет в полотнах «Модного брака» и прямые заимствования из прежних картин, и тонкие связи с ними. В том, что художник развивает и совершенствует уже не раз использованные им мотивы, грех невелик. Иное дело сходство приемов, однообразие группировок, колорита, ритмов. Что поделаешь! Во многом сходны картины Хогарта: они многолюдны, очень театрально, сценично скомпонованы; герои двигаются с подчеркнутой пластичностью, и жесты их порой чрезмерно, утомительно красноречивы.

Но зритель, умеющий смотреть и сравнивать, различит за внешним сходством грань между «Модным браком» и двумя ранними сериями, грань, отделяющую мастерство от истинного и вдохновенного артистизма.

Оставим в стороне нравоучительную занимательность «Модного брака», роднящую его с историями Мэри Хэкэбаут и Тома Рэйкуэлла.

Перед нами живопись! Живопись сдержанных и сочных тонов, серебристый матовый свет, теплый сумрак теней; рисунок чист и благороден, линии сплетаются в единую мелодию, пронизывающую полотно, а фигуры и группы образуют литое безукоризненное целое, лишенное случайных и мелких эффектов. Жест одного персонажа плавно и естественно переливается в жест другого, даже складки драпировок послушно аккомпанируют движениям людей. Все ласкает взгляд в картинах «Модного брака», и все достоинства эти могли бы обернуться приторностью, не будь в холстах горькой и язвительной насмешки, не будь в них той прелести живой и тонкой мысли, которая властно превращает колорит и рисунок в оружие, а не самоцель. Пусть Хогарт еще не умеет — что, вообще-то говоря, естественно для его времени — сделать цвет прямым выразителем мысли, но он уже владеет им в полной мере, и недалек день, когда и в колорите он обгонит свою эпоху.

Обличительная мысль Хогарта всегда впереди его чисто художественных завоеваний. Но подчиняя пылкость кисти идее, художник не видел в том унижения для искусства. В ту далекую нору живописи приходилось быть в ответе за горести людей не меньше, чем литературе. Некогда каменные рельефы соборов заменяли библию тем, кто не умел читать. Хогарт же обращался к зрителям хоть в большинстве своем и грамотным, но редко читающим книги. Да и не было тогда книг, способных соединить наглядность и занимательность изображения с сюжетом злободневным и одновременно глубоким.

Лучшие сочинения хогартовского времени грешили отвлеченностью, они пользовались не образами, но понятиями, требуя от читателя богатого воображения и способности к абстрактному мышлению.

А в гравюрах Хогарта сюжет читался с пленительной легкостью, облекаясь в живую плоть блистательно воспроизведенной действительности. Радость узнавания была мгновенной, не требовала учености. Это предрешало успех. Хотя, пока картины не были гравированы, их мало кто мог видеть — разве что ближайшие знакомые и коллеги мистера Хогарта.