До сих пор я говорил — как себе, так и другим, — что не хочу знать, кто мои родители, поскольку с самого детства представлял их безынтересными, скучными обывателями, которые в своей жизни не сделали ничего запоминающегося — ни хорошего, ни плохого, — и в этом незнании чувствовал себя свободным от того унылого будущего, которое в этом случае могло меня ожидать. Однако теперь все выглядело иначе. Хотел я того или нет, я все равно воплощал карму своего рода, но этот род трудно было назвать безынтересным.
В китайский квартал я собрался после того, как получил из университета ответ на свою заявку о поступлении, представлявшую собой копию аттестата. В присланном конверте находилось подтверждение того, что меня внесли в списки абитуриентов, и расписание экзаменов.
В день моего отбытия в Лондон монах появился вновь. Он молча наблюдал за сборами, и когда я начал надевать футболку, вдруг спросил:
— А для тебя?
— Что? — не понял я.
— Для него — инструмент, а для тебя? — повторил монах.
«Очень вовремя», недовольно подумал я, однако ответил:
— Поскольку я тебя нарисовал, в некотором смысле ты — часть меня, а к себе я хорошо отношусь.
— Ты меня запугивал, — напомнил монах.
— Тогда зачем вернулся? Оставался бы там.
Монах молчал.
— Знаешь что? — сказал я. — Мне, честно, все это надоело. Я просто хотел оставить связь со школой, побольше узнать о тех картинах, где ты сейчас живешь, но если Дамблдору такое положение дел кажется угрозой…
Подойдя к рамке, я снял ее со стены и взял палочку.
— Думаю, лучше мне освободить тебя от такого непростого выбора. — Я направив палочку на камин, и между сложенных в нем поленьев заплясали язычки пламени.
— Эй! — опасливо прохрипел монах, косясь на дрова. — Ты что задумал?
— Берегись, — предупредил я его и бросил картину в огонь. Монах взвизгнул и исчез с полотна.
— Вынь! — истошно завопил он. — Вынь! Вынь!
Немного подождав, я вытащил картину и положил ее на стол. Слабое пламя не успело тронуть ни раму, ни холст. Монах осторожно выглянул из-за рамки, проверяя сохранность полотна, а я погасил огонь и отправился по своим делам, оставив монаха приходить в чувство.
Аппарировав к «Дырявому котлу», я вышел из зоны чар, наложенных на его вход, и смешался с лондонской толпой, без всяких заклинаний ощутив себя настоящим невидимкой. Хотя расстояние до китайского квартала было неблизким, я решил добраться до него пешком, с удовольствием осматривая город, который не видел столько лет.
Вход на главную улицу венчала высокая голубая арка, украшенная узорами и золотыми иероглифами. Принадлежавший Ма ресторан был не самым шикарным и находился довольно далеко. Вместе с туристами, любителями китайской кухни, а также с жителями этих мест я направился вперед, не слишком представляя, как себя вести и чем объяснить свой визит.
На ресторан Ма указывала синяя вывеска с белыми иероглифами. Небольшой зал сохранился точно таким, каким я его помнил. Сейчас, в разгар дня, здесь было почти пусто, лишь несколько столиков оказались заняты одинокими посетителями. У железной двери, за которой находился второй зал для особых гостей, еще меньше этого, скучал охранник. Когда я вошел, ко мне подошла девушка-официантка, но прежде, чем она успела что-то сказать, я спросил:
— Где хозяин?
— Хозяин? — девушка обернулась к охраннику и что-то сказала по-китайски. Тот неторопливо встал и двинулся к нам.
— Зачем тебе хозяин? — заговорил он. — Иди отсюда, пока цел. Слышишь? Давай, проваливай.
— Хозяина позови, — сказал я ему и достал палочку. Девушка отскочила назад, в испуге прижав ладони к лицу, а охранник резко остановился и хлопнул себя по карманам. Я направил на него палочку.
— Быстро!
Посетители оторвались от своих блюд и встревожено следили за происходящим, но если и были колдунами, то не спешили вмешиваться, ожидая, чем кончится дело. Впрочем, звать никого не пришлось. В этот момент из второго зала появился сам старый Ма. За прошедшие годы он ничуть не изменился, оставаясь все таким же морщинистым, сутулым, с длинной, но аккуратной бородой.
Увидев, что происходит в ресторане, мистер Ма ошеломленно замер. Потом его лицо начало темнеть, голова затряслась, и старик принялся яростно вопить, размахивая кулаками. Кричал он на китайском, но хотя я не понимал ни слова, интонации безошибочно указывали на то, что мое появление его не обрадовало.
— Опустите, опустите, — зашептала девушка со слезами на глазах. — Вы оскорбляете хозяина!
— А он оскорбляет меня! — рявкнул я. — Он знает английский и пусть говорит на нем, чтобы я понимал!
— Тут нельзя с оружием, это приличное место, — жалобно причитала девушка. Ма продолжал кричать, но к этому времени уже немного сбавил обороты. Наконец, он послал охранника обратно к двери, махнул официантке, чтобы та отправлялась к посетителям, и приказал мне на английском:
— Убери.