Хоккенхаймская ведьма

Он сел и глянул на присевшего рядом барона. Тот был ошарашен, чуть покачивался и шептал, косясь на Волкова:

– Господи, что же это было, Господи? – И все замолчать не мог, не мог успокоиться. – Да что же это было?

– Ведьма это была, – отвечал кавалер устало и обыденно, – обычная ведьма.

А на полу извивалась и визжала, каталась в грязи и пыталась уползти под лавки госпожа Рутт.

Сыч и Максимилиан – даже мальчишка был в ярости – пришли в себя и безжалостно били ее и рвали на ней одежду, а она норовила высвободиться от их рук, лягнуть, укусить и непрестанно выла и визжала. И была это уже не та госпожа Рутт, что с купцами и банкирами знается, а валялась и билась на полу кабацкая девка, воровка и отравительница Рябая Рутт.

Монах и барон смотрели на все это с ужасом, а Волков сидел и думал, что устал он от крика и шума, но до утра ему все одно спать не лечь.

Наконец ведьма из сил выбилась, стреножили ее, скрутили, хотели на дыбу повесить, да Волков жестом велел ее к себе волочь поближе. Как подволокли и бросили перед столом, Волков сказал:

– Монах, Сыч, Максимилиан, ступайте, за дверью ждите.

Не сказав ни слова, все трое быстро ушли.

А кавалер начал:

– Вильма тебе бумаги и письма в кожаной сумке приносила. Где они?

А Рутт сидела на каменном полу голая и с выкрученными руками, тяжко дышала еще от недавней возни и глядела на него с удивлением:

– Ах вот что ты ищешь, значит, из-за них все?

– Где бумаги, – крикнул барон, – говори!

Но ведьма на него даже не посмотрела, так и таращилась на Волкова.

– Скажу – отпустишь? – спросила она с вызовом.

– Кожу сожгу каленым железом, с ног начну, – спокойно обещал кавалер. – Не сегодня, так завтра скажешь или послезавтра.

– Вильма, тварь, – зло сказала Рутт как бы самой себе, – надо же, как подвела всех, потаскуха тупая, чтоб твои глаза бесы жрали.

– Ее глаза уже черви жрут, – продолжал Волков, – ты о своих глазах думай. Отвечай, где бумаги.

– Нету их, – зло крикнула баба, – нету. Принесла эта шалава их, да только прока от них не было, вернули их мы ей обратно.

– «Мы»? Кто это «мы»? – спросил кавалер, уже понимая, что она говорит про своего секретаря Вилли.

– «Мы» – это я и секретарь мой, – отвечала Рутт.

Барон аж подскочил, не думал он, что еще один человек про бумаги знает, уставился на Волкова, ожидая его реакции, да кавалер и ухом не повел, не взглянул на барона даже и продолжил:

– Кому вы носили бумаги еще?

Барон опять ерзал на лавке, а Рутт замолчала.

– Ну, не тяни, – устало говорил кавалер. – Все равно скажешь, а от того, что тянешь, я только злее буду.

– Жиду Винхелю, – наконец произнесла она.

– И что вам сказал жид Винхель?

– Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.

Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона будто разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:

– Надо взять ее секретаря и…

– Барон, – прервал его Волков, – не шепчите в ее присутствии ничего, мне кажется, что она все слышит. Слух у них лучше, чем у крыс.

Барон осекся на полуслове, замолчал, стал коситься то на ведьму, то на Волкова. Теперь он еще больше уважал кавалера. Фон Виттернауф не знал, что об этом удивительном слухе, как и о кошачьем ночном зрении, Волкову прочел монах в своей книге в разделе про ведьм.

– А почему Вильма принесла бумаги тебе, – вдруг спросил он у ведьмы, – почему старухе и Анхен не отнесла?

– Анхен взяла бы четыре доли из пяти, – отвечала Рутт нехотя, – она всегда так брала за бумаги, а я только половину, поэтому сестры ко мне ходили.

– Сестры? – встрепенулся кавалер. – Кого ты называешь сестрами?

Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.

– Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, – сказал Волков, вставая из-за стола. – Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнет, Сыч – придуши ее. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдемте со мной.

Узнав у стражи, где сидит секретарь Вилли, они пришли к нему. Этот человек спокойно спал и теперь щурился от слабого огня лампы. Казалось, он вовсе не был удивлен ночным визитом.

– Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке, – без предисловий начал Волков. – Куда дел?

– Были документы, – сразу согласился секретарь, – одиннадцать писем от…

– Не нужно. Молчите, – прервал его барон. – Слышите, молчите!

– Да-да.

– Куда дел? – повторил вопрос кавалер.

– Носил их Винхелю.

– Кто он?

– Жид, банкир из дома Хиршей.

– И что он?

– Ничего, как имена в бумагах увидел, так мне тотчас вернул, даже читать не стал, – спокойно рассказывал секретарь Вилли.

– Ну и куда потом вы их дели?

– Никуда, Рутт хотела еще другим людям показать, а я как знал, говорю ей: госпожа, не стоит с ними связываться, больно опасные бумаги.

– Куда потом их дели?

– Вернули Вильме, сказали, чтобы сожгла.

– И что? Сожгла? – задал Волков последний вопрос.

– Я сам того не видел, но думаю, что я ее напугал, думаю, что она послушала меня, – отвечал секретарь Вилли.

Больше вопросов не было. Волков пошел из камеры, следом вышли Максимилиан и барон.