Хокни: жизнь в цвете

С места для предпоследнего доклада поднялась Розалинда Краусс, профессор Колумбийского университета, издатель одного из самых влиятельных журналов в области современного искусства October[38], звезда художественной критики, славившаяся своей свирепостью. Она вывела на экран увеличенное изображение деталей портрета Энгра и рисунка Уорхола, на которых основывался Дэвид в своих догадках, демонстрируя, что безжизненная и ровная линия на рисунке Уорхола – результат использования технологий – не имеет ничего общего с линией рисунка Энгра, то сужающейся, то расширяющейся. Это было разумным аргументом. Публика долго аплодировала.

Наступила очередь Дэвида. Его завершающее слово. Он направился к кафедре. На нем была футболка с надписью большими буквами «Я знаю, что я прав». В зале раздалось несколько смешков; Дэвид поправил очки, и наступило молчание. Казалось, можно было услышать, если пролетит муха. Никто не хотел упустить ни слова из того, что собирался сказать в свою защиту знаменитый художник, которому наглядно продемонстрировали его невежество.

– Я узнал много нового, – начал он в своей характерной замедленной манере речи, глядя на публику поверх очков, – и я благодарен всем выступавшим. Это замечательные картины. И правда в том, что мы никогда не узнаем, как они были сделаны.

Он выдержал паузу. Все ждали продолжения затаив дыхание.

– А сейчас я устал и хочу вернуться рисовать.

Он спустился с подиума на глазах у ошеломленной аудитории: публика решила, что он признал свое поражение, однако развязка была слишком скучной, ей не хватало блеска!

Нет, он не признал своего поражения. Его уверенность не поколебалась. Солнце находится в центре мироздания, и, для того чтобы это в конце концов стало известным фактом, Галилею не пришлось умирать на костре.

У него поистине не осталось сил. Эта история забрала у него три года жизни – три года, за которые он не написал ничего, кроме серии портретов с использованием камеры-обскуры, следуя примеру Энгра, чтобы наглядно проиллюстрировать свою теорию. Три года назад его мать тихо угасла в возрасте девяноста восьми лет, в присутствии четверых из своих пятерых детей. Осенью, следовавшей за ее смертью, особенно при приближении Рождества, которое он – чуть ли не впервые за шестьдесят два года – должен был провести без нее, Дэвид чувствовал себя крайне подавленным. Грегори вытащил его из пагубной зависимости от алкоголя и таблеток, отправив восстанавливать силы в нудистские бани Баден-Бадена. Вернувшись из Германии, он встретил Джона и как-то вечером поужинал с ним в Лондоне, где оба были проездом. В свои тридцать три года Джон возмужал, но при этом остался таким же живым, забавным, чувственным и пылким, как и раньше. С ними случилось чудо, что-то невероятное, чего Дэвид не мог себе и представить: они снова влюбились друг в друга. Джон снова поселился с ним вместе в Лос-Анджелесе, стал его спутником и поваром.

Через несколько месяцев Джон задался вопросом, не болен ли Дэвид: тот сильно уставал и часто засыпал прямо за ужином, будь то дома или в гостях. Они с тревогой ждали результатов медицинского обследования: а что, если это рак, как у Кристофера, Генри и Джонатана? Нет, это был просто острый панкреатит – болезнь хоть и опасная, но не смертельная и запрещавшая ему с этих пор употреблять алкоголь и кофеин. Затем был Стенли – его горячо любимая такса, его первая собака, – умерший в возрасте четырнадцати лет. Потом они с Джоном на протяжении долгих месяцев наблюдали, оставаясь рядом и поддерживая медленную агонию одного их близкого друга в Лос-Анджелесе, у которого был СПИД. Дэвид знал, что на самом деле подтолкнуло его к исследованию: пробудив в нем прежний воинственный дух, оно придало ему энергии и сил, необходимых, чтобы пережить смерть матери, Стенли и близкого друга. Теперь пришло время снова вернуться к рисованию. Ему было шестьдесят четыре года. Где же его шедевр?

Шесть лет назад, в 1995 году, премьер-министр Джон Мейджор арендовал у галереи Тейт одну из его картин, чтобы повесить в своей резиденции на Даунинг-стрит. Это была большая честь для него. Но речь шла о картине «Мои родители», написанной в 1977 году, как будто Дэвид за прошедшие с тех пор двадцать лет не сделал ничего более достойного.

Чем дольше он жил на свете, тем меньше понимал, откуда берется вдохновение.