Хоксмур

— А ведь на каждый вопрос есть ответ. Верно, инспектор?

— Да, сэр, вы правы, очень даже правы.

Хоксмур пристально наблюдал за ним; ему хотелось, чтобы тот не выдержал и сознался в собственном непонимании или выплеснул потрясение, испытанное при виде всех этих смертей, — что угодно, лишь бы освободил Хоксмура от его собственных чувств. Но инспектор уже отошел к другому столу и завел бесцельный разговор с молодым констеблем, который во время беседы переминался с ноги на ногу. Хоксмур поднялся и вышел из комнаты.

Полицейская машина везла его сквозь серый вечер; наконец он сошел на углу Грейп–стрит, возле Севен–Дайелс. Он снимал тут небольшую квартиру в старом доме рядом с «Красными воротами» — пабом, мимо которого как раз проходил, погруженный в собственные мысли; поднимаясь по лестнице, он размышлял о ступенях, ведущих в башню уоппингской церкви. Почти добравшись до своей двери, он услышал голос, звавший снизу: «Эй! Эй! Это я, мистер Хоксмур, не подумайте чего. Есть у вас минутка?» Он остановился и посмотрел вниз на соседку, стоявшую в дверях своей квартиры; от лампочки в ее маленькой прихожей на площадку падала ее тень.

— Это вы, мистер Хоксмур? Совсем я слепая без очков. — И он увидел, что она жадно смотрит на него. — К вам какой–то джентльмен заходил. — Она потеребила край своей кофты, едва прикрывавшей очертания ее пухлых грудей. — Даже не знаю, как он через парадную дверь вошел. Ужас какой–то, правда, мистер Хоксмур…

— Да, миссис Уэст. Да, ничего страшного. — Он вцепился в пыльные перила правой рукой. — Он не говорил, что ему нужно?

— Я, мистер Хоксмур, решила, что не мое это дело — интересоваться. Сказала, я мистеру Хоксмуру просто соседка, а не домоправительница, да если бы и была, он бы, насколько я его знаю, не обрадовался!

Хоксмур задумался о том, насколько хорошо она его знает, и, пока она смеялась, наблюдал за темным холмиком ее языка. Смеясь, она тоже смотрела на него не отрываясь: перед ней был высокий человек в темном пальто, несмотря на летнюю жару, лысоватый, но с усами темнее, чем обычно бывают у людей его возраста.

— Спросил, а когда вы вернетесь? Я говорю, не могу сказать, вы не такую уж размеренную жизнь ведете. Тогда он говорит, он тоже.

Хоксмур продолжал подниматься, ему оставался последний пролет.

— Я разберусь, миссис Уэст. Спасибо.

Она шагнула на площадку, чтобы понаблюдать за ним, пока он не скроется из виду.

— Да ничего. Я же всегда дома. Куда мне выходить, с моими–то ногами, мистер Хоксмур.

Он открыл свою дверь, ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь, не дав ей, как бы она ни вытягивала шею, увидеть его квартиру.

— Спасибо, — крикнул он, перед тем как закрыть дверь. — Спокойной ночи. Спасибо.

Он вошел в основную комнату и встал у окна, глядя на здание напротив; там виднелись какие–то очертания, но вскоре он сообразил, что это — отражения дома, в котором он стоит; теперь он не понимал, наружу смотрит или внутрь. Из кухни миссис Уэст поднимался запах готовки; представляя себе, как она склоняется над тарелкой, он услышал неясные звуки, крики и смех, доносившиеся из «Красных ворот». И на мгновение все стало реальным — жизнь всегда была именно такой.

Вздрогнув, он обернулся — ему показалось, что в углу комнаты он заметил какое–то движение. Там стояло выпуклое зеркало (из тех, что обычно вешают в магазинах, чтобы отпугнуть воров), и он приподнял его, посмотреть, не забралось ли за него какое–нибудь существо; но там ничего не было. Он вынес зеркало на середину комнаты, и у него на пальцах осталась пыль с его краев; потом он поднял его к свету от окна и попытался спокойно взглянуть на свое отражение, но спокойствие его нарушил вид собственного лица: растянутое, оно глядело из рамы, а вокруг него кривился мир, как он есть. Он видел того же человека, всегдашнего себя — персонажа, который не стареет, но вечно пребывает осторожным и внимательным, чей взгляд не теряет силы. Он попытался улыбнуться себе, но улыбка быстро угасла. Тогда он замер и дождался, пока его лицо не станет таким же предметом, как остальные, плавающие в круге его зрения: кресло, серый ковер, лампа на темном деревянном столе, транзисторный приемник, лежащий на боку, а вокруг всего этого — голые стены. Он опустил зеркало. Затем поднял руки над головой и сжал ладони — настало время нанести визит.

Он уже собирался уйти из квартиры так же тихо, как пришел, но тут, неожиданно поддавшись какому–то инстинкту, хлопнул дверью и, выйдя на улицу, в ранний вечер, с удовольствием слушал звук, который издавали каблуки его туфель, ступая по тротуару. Шагая по Сент–Джайлс–стрит, он увидел перед собой двух уличных музыкантов, один из которых пел грустную популярную песню, а другой попрошайничал. Хоксмур узнал припев, хотя никак не мог вспомнить, где его слышал:

Я буду подниматься, все выше подниматься,

И не беда, что ждет меня паденье, паденье.