Холера

— Тихо, — шепотом приказала она, — У сфексов нет слуха, но под землей они чутки как дьяволы. Не вздумай орать. Просто смотри.

Холера просто посмотрела. И не рожденный крик съежился где-то в ее груди, точно мертвый ребенок в утробе матери. Превратился в липкий, закупоривший дыхание, ком. Но, что-то, должно быть, все же прорвалось наружу в виде всхлипов, потому что Ланцетта выругалась себе под нос.

— Это…

— Надо было сразу тебе горло вспороть.

— Это…

— Да. Это улей.

Улей.

Не подвал заколоченного дома, как она надеялась. Или подвал, но такого исполинского размера, что здесь мог бы разместиться, немало не ужавшись, фундамент Любекского собора. Огромная яйцеобразная выемка в толще земли, исполинская лакуна, симметричная, но какой-то отвратительной неестественной симметричностью.

Будто какой-то великан бросил в землю недоеденную грушу, отрешенно подумала Холера. Плод сгнил, но земля сохранила в себе его форму. А паразиты, сидевшие внутри, устроили внутри свое царство. Царство, где нет ни ветра, ни солнечного света, а есть лишь кропотливая молчаливая работа в вечном полумраке и треск костей.

Основание огромной чаши, в которой они оказались, представляло собой сложно устроенный лабиринт из бесчисленного множества утоптанных троп, сливающихся друг с другом точно кровеносные сосуды. Но стоило поднять взгляд выше, как дыханию становилось тесно в груди, а сердце сжималось в тугой, наполненный горячей кровью, комок. Вся боковая поверхность была усеяна отверстиями. Ходы, норы, пещеры, штреки, лазы, целые галереи… Из-за того, что их устья были обильно оплетены белесой паутиной, все вместе напоминало кусок разваренного рубца[33] в тарелке, только не мягкого, а минерализировавшегося, покрытого неживым слюдяным глянцем.

Это… Это…

Улей. Огромное логово хищных тварей, укрытое в земле прямо под городом. И не безжизненное, как ей поначалу показалось. Населенное, хоть она это и не сразу заметила. Присмотревшись к копошению внизу, которое сперва показалось ей неживым, вроде колебания травы на лугу, она ощутила дурноту. Такую, что мир на мгновенье сжался до размеров макового зернышка.

— Как там тебя зовут? Хламидия[34]?

Если это и было попыткой оскорбления, Холера ничего не могла ей противопоставить, рот наполнился жидкой едкой слюной, желудок заскоблил о ребра. Даже губы разомкнуть оказалось непросто.

— Холера.

— Черт. Вы, крашенные сучки, все на одно лицо. Не падай в обморок, Холера, не то оставлю им на поживу, поняла?

— Угу.

— Это улей. Черт, ты что, никогда гнезда земляных пчел не видела?

Нет, подумала Холера, но я видела гнездо уховёрток, свитое под половицами. И это было так же омерзительно, уж можешь мне поверить.

— Все ульи устроены похоже, — Ланцетта сохраняла противоестественное спокойствие, отчего Холеру мутило еще сильнее, — Где-то там внизу, под сеном и тряпьем, зимовальная камера. Туда они уходят на спячку. Жаль, что сейчас лишь сентябрь. До ноября мы тут едва ли продержимся, даже если будем играть в игру «Угадай, с кем из жителей Брокка Холера не переспала за последний год».

— Угу.

— Все эти норы по бокам — хозяйственные камеры. Вроде чуланов у нас в университете.

Ну, склады, кладовки, запасы, амбары и все прочее…

— Их… так много.

— До пизды, — согласилась Ланцетта, — Говорят, если все ходы улья собрать воедино, получится дорога от Кёльна до Мюнхена. А это старый улей. Так что, может, и до Праги хватит.

Но Холеру интересовали не ходы, испещрившие внутреннюю поверхность чертовой земляной чаши. Ее интересовало то, что творилось у них под ногами, в ее основании. Ни на миг не замирающее движение, сперва кажущееся хаотичным и неупорядоченным, но представляющее собой что-то вроде нечеловечески сложного танца. Танца, в котором сплелись десятки, а может, и сотни тел.

Ланцетта спокойно проследила за ее взглядом. В полумраке ее глаза не горели, как угли, а лишь едва заметно тлели холодным лунным светом.

— Трутни. Рабочие особи.

— Сучья матерь… Сколько их тут!

— И это далеко не вся большая дружная семья, — усмехнулась Ланцетта, — Может, две трети от нее. Некоторые трудятся в тоннелях, другие отправляются на поверхность, чтоб прокормить домочадцев. В подземном городе хлопот не меньше, чем у магистрата.

— И тот дом наверху…

— Одна из их охотничьих ловушек. Я знала по меньшей мере пять таких в Брокке, но эта… Эта была для меня блядским сюрпризом.

Сколько их тут? Четыре дюжины? Пять? Подсчитать было невозможно, потому что все обитатели подземного улья находились в беспрестанном движении, точно жидкость под давлением в сложной капиллярной системе. Они деловито передвигались по слюдяным тропкам, иногда замирая на несколько секунд, ловко обтекали друг друга на поворотах и сложных перекрестках. Постоянно шевелящееся и кажущееся беспорядочным месиво насекомых. Но это были не насекомые, это были люди. И оттого зрелище выглядело еще более жутким.