Холера

Говорят, пиршественный стол, оставленный ими, был столь обилен, что через три дня на сладкий запах некроза туда стянулись все фунги из Лейпцига и его окрестностей. Они пировали на поле боя еще несколько месяцев, подъедая богатые подношения, и в скором времени разжирели настолько, что не могли даже сдвинуть с места свои распухшие, пронизанные прожилками мицелия[43], тела. Окрестным земледельцам даже пришлось просить помощи у оберов, чтоб те прислали солдат с ртутными газами…

Единственными существами, сохранившими спокойствие в час апокалипсиса, оказались люди-бурдюки. Они безмятежно глядели на рушащиеся сверху пласты камня, так, точно те были щепками, что дети озорства ради кидают с верхних этажей. На их лицах не было ни страха, ни осознания своей участи. На них, кажется, не было вовсе ничего кроме легкой сытой задумчивости. Уж эти точно не устремятся прочь, даже если бы были в силах подняться на давно атрофировавшиеся ноги, превратившиеся в рудиментарные усики на слизких, бугрящихся жиром, телах. Они давно воспринимали себя частью улья и были готовы разделить его судьбу.

На глазах у Холеры сразу трое или четверо сфексов бросились к ближайшему бурдюку и принялись растирать его своими сухими лапками, пытаясь своротить с места. Тот даже не пытался облегчить им работу, лишь задумчиво наблюдал за потугами, его чудовищно растянутый рот, похожий на жаберную щель огромной рыбы, напоминал огромную улыбку.

Участь этих живых пузырей была печальна. Вывороченная из потолка гранитная плита обрушила прямо на кормильную камеру каскад острого каменного крошева, слизавший, точно лавиной, все живое. В жутком грохоте демонического гнева их кончина была беззвучна и почти незаметна. Они попросту полопались, как переспевшие виноградины, выплеснув из сморщившихся кожных покровов сгустки белесо-желтого рыхлого жира, в котором невозможно было даже рассмотреть костей.

Ну и дрянь…

Не удержавшись, Холера отвела на мгновенье глаза.

— Ох, дьявол меня разъеби! — Ланцетта была возбуждена открывшимся им зрелищем настолько, что горели глаза, — Ну и разожгла ты пламя, сестрица! Это похоже на пожар в борделе, только мандавохи бегут впереди всех!

Холера покачала головой, с удовольствием ощутив, что та, как будто, уже не собирается развалиться на части.

— Нет, пожар в борделе выглядит совсем иначе. Можешь мне поверить, я пережила три.

Удивительнее всего было то, что они не свернули себе шеи во время спуска. Земля колыхалась под ногами так, что трудно было устоять даже на ровном полу, а каждый шаг мог вывихнуть колени. Холера замерла было на краю, зачарованно глядя на улей, медленно превращающийся в таз пузырящейся жижи, но Ланцетта стиснула ее плечо и потащила за собой. Вниз, туда где метались обожжённые и израненные сфексы и гудели фонтаны пара.

Где-то на середине пути позади ухнул здоровенный валун, превратив склон улья, по которому они спускались, в гудящую под ногами осыпь. Они покатились кубарем, подхваченные неудержимым течением и, конечно, разбились бы вдребезги о каменные выступы, если бы перемешанная с клочьями паутины земля не смягчила их приземление.

Поднимаясь, Ланцетта клацнула зубами от боли.

— Рука…

Ободранное и грязное запястье было вывернуто под неестественным углом и торчало, точно корень. Холера не стала тратить много времени на осмотр. Даже если бы она умела оказывать первую помощь, время для нее было явно неподходящим.

— Наверно, вывих. Плевать. Забудь про нее.

— Забыть про руку? — проскрежетала Ланцетта, с трудом поднимаясь на ноги.

— А что, у тебя на этот вечер были романтические планы с ее участием? — Холера адресовала ей особенно похабную ухмылку, не забывая в то же время отплевываться от скрипящей на зубах земли, — Напомни, я одолжу тебе хороший медный пестик для варенья. Он ничуть не хуже, только понадобится таз с теплой водой, немного топленого гусиного жира, каплю лавандового масла…

Ланцетта, стянув с себя ремень, со стоном привязала вывихнутую руку к груди.

— Пестик? Сука, до чего больно… Тебе не жалко будет с ним расстаться? Небось, он был твоим первым кавалером в Брокке. И единственным, не наградившим тебя букетом воспоминаний!

Холера смиренно опустила глаза.

— Да, но не переживай из-за этого. Мы с ним разорвали отношения, когда я увидела, в каких местах им ковыряется Гаста…

Под градом из камней и комьев земли они добрались до противоположной стены улья. Сфексов здесь почти не было, те, что пережили бомбардировку, спешили укрыться среди глубоких ходов и камер в глубине улья. Тот лаз, к которому двигались, поддерживая друг друга Холера и Ланцетта, они, должно быть, не воспринимали как путь к спасению. Для них, полулюдей полу насекомых, Броккенбург не служил убежищем, лишь территорией для охоты.