Холера (сборник)

Позиционировал себя как писателя Кузя на том основании, что уже много лет сочинял грандиозное исследование «Лев Толстой как зеркало русского пьянства», утверждая, что «Война и мир», «Анна Каренина» и особенно «Живой труп» дают бесценный материал для раскрытия этой нетривиальной темы. «Что я, хуже Ленина? – говорил он. – Уж, во всяком случае, к национальному потреблению алкоголя Лев Николаевич имел больше отношения, чем к революции». Служил Кузя в своем же доме диспетчером по лифтам, сутки через трое, так что прелестная работа позволяла ему тягаться хоть с Лениным, хоть с Толстым, хоть с девой Февронией.

Не слушая возражений, Кузя догнал медленно бредущего убийцу и тронул за локоть.

– А? – дико выпучился Платон.

– Господин Касторский? Я не ошибаюсь? – светски начал писатель.

– Вам чего? – прохрипел тот с ужасом.

Кузя много чего знал про Касторского от Толяна. И прежде всего о склонности главврача к «русскому пьянству».

– Платон Егорыч, прошу прощения, позвольте напомнить: Кузнецов Владимир Иванович, учитель словесности. Моя жена, – он подтащил упирающуюся Алису. – Алиса Александровна. Певица.

(Что отчасти было правдой: в свободное от церкви и презентаций время Алиса пела в хоре народного университета искусств, так как песня, не хуже сидения в храме, помогала ей жить и строить свои непростые отношения с жизнью во всех ее разнообразных проявлениях.)

– Чего вам надо?! Пропустите! – Касторский пытался обогнуть парочку, однако Кузя, как казалось обезумевшему от страха Платону, качался перед ним в воздухе, не давая пройти по узкому тротуару.

– Платон Егорыч, да не волнуйтесь вы так. Я узнал вас сразу же. Мы с вами… – Кузя на секунду задумался. – Мы отдыхали с вами, не помните?

– Где это? – Касторский спросил подозрительно, но несколько успокоившись.

– В Сочи, – ляпнула вдруг Алиса, и Кузя больно сжал ее руку.

– Ах, в Сочи… В 2005-м, что ли?

– Ну да. – Кузя облегченно вздохнул. – В этом, в санатории, о господи, вот стал забывать названия…

– Фабрициуса?

– Ах, ну конечно! Вот голова дырявая! Вся память на Толстого уходит…

– Хорошее место. Ванны отличные. У меня ведь, если помните, подагра, мучение страшное…

– А у меня остеохондроз, – как всегда, сказала правду Алиса. – Мне очень массажи помогли.

– Странно, что я вас не признал… Такая интересная женщина, – галантно пропищал Касторский. Он уже совершенно пришел в себя, и ему показалось, что этот полный симпатичный учитель и вправду ему чем-то знаком.

– Знаете, – Алиса мило улыбнулась, – от одежды ведь многое зависит…

– А там, на юге-то – какая одежда? Одни трусы! – Касторский хихикнул, и Кузя с Алиской залились смехом.

– Может, отметим встречу, а, Платон Егорыч? Мы тут рядышком совсем живем…

Касторский было заменжевался, что неудобно так вот сразу в гости, он и не одет, и с пустыми руками…

– Позвольте, я хоть что-нибудь куплю!

– И не позволю, и не просите! – улыбался Кузя. – Мы с женой так рады встрече, уж вы позвольте вас пригласить!

– Да-да! У меня обед еще горячий, – вошла в роль Алиса, и Кузя снова дернул ее за руку.

– Ты пойди, Алечка, распорядись там, а мы с Платон Егорычем зайдем за хлебом. Не возражаете?

Кузя кинул Алиске в раскрытую, по обыкновению, сумку ключи, и та побежала варить картошку.

…Сидели очень хорошо. Говорили о Толстом, о русском пьянстве… Есенин, Фадеев, Олег Ефремов, та же Фурцева…

– А взять Мусоргский – уж на что гений, так, говорят, помер от пьянства, – заметил Касторский.

Незаметно перешли на Чайковского, а там и на холеру…

Тут Касторского и понесло. Расслабившись, как и положено пьянчужке, с грамм трехсот водки на почти голодный желудок (картошка с килькой и огурцами и бутерброды с остатками сала, небогато живут учителя), Платон завел жалобную речь о своей больнице и ее хулиганском контингенте.

– Так и норовят сбежать. У одного сестру зарезали…

– Как – зарезали? Медсестру?

– Да не медсестру, а сестру обычную, родственницу. Ну как – как режут людей в подъездах…

Отпусти его на похороны… А как пущу? У меня ж в его палате холерный лежит. Так они бунтовать задумали. Чуть больницу не разнесли. А на меня телевидение клевещет, что летальные исходы. А ведь это вранье, веришь, Вова? Сколько работаю, один только и помер, аудитор, так это когда было! – Касторский в отчаянии хлопнул еще рюмарий и сразу без передышки следующий.

– А вдруг не холера, Платон? Ты подумай, бывают же ошибки! – Кузя задушевно заглянул Касторскому в пьяные глаза. – Вдруг ты зря этот карантин затеял? Нет, ты вдумайся: человек, может, здоров как бык, а ты его взаперти держишь. А вдруг он с собой покончит? Это ж на твоей совести будет, Платоша! Ты людей убивал когда-нибудь?

Платон Егорович заметался глазами, и взгляд его упал на Алису, что сидела, скорбно подперши щеку кулачком, и увидел он вдруг сияние вокруг ее головы: солнце в окне садилось и застыло на миг позади Алиски золотым нимбом. Рухнул тогда Касторский на колени и закричал, протянув к перепуганной Алисе руки: