Холм демонов

— Через особый подкоп наш уважаемый дядя Митяй забирался в запутанные ходы-переходы усыпальницы князей Лихославских, где в одном из укромных уголков он и оборудовал известный нам тайник. В котором складывал изъятые из оборота золотые монеты и драгоценности. Потом он их, конечно, переправлял куда-то дальше, но этими махинациями займутся более компетентные органы.

— Кто-кто?

— Ну, следователи, или как они там зовутся, из сыскного приказа.

Василий прислушался — из закутка донесся сдавленный стон. Это дядя Митяй, услышавший разъяснения Дубова, постигал народную мудрость о том, что «и на старуху бывает проруха». Или, выражаясь более высоким слогом — «на всякого мудреца довольно простоты».

— Теперь относительно прочего, — продолжал Василий уже громче, чтобы их пленнику не приходилось напрягать слух. — Господин Загрязев был настолько уверен в надежности и недоступности своего тайника, что держал там улики против себя. Я имею в виду сведения о передвижении драгоценных монет и список своих жертв с подробной сметой, во сколько обошлось то или иное убийство. И хотя некоторые имена были замазаны, а некоторые изменены, мне не доставило особых трудностей догадаться, что Садовая — это Миликтриса Никодимовна, живущая в Садовом переулке, а замазанным было имя некоего Евлампия из Каменки, убийцы воеводы Афанасия. Вернее, наемного исполнителя, так как истинный убийца даже не Загрязев, а те могущественные и влиятельные силы в Царь-Городе, что за ним стоят. Но, я надеюсь, Димитрий Мелхиседекович проявит здравый смысл и не станет упрямиться в раскрытии нитей заговора.

Вновь прислушавшись к бессильно-злобному вою дяди Митяя, Василий добавил, заметно понизив голос:

— Одного опасаюсь — если мы приедем в Царь-Город, а там уже войска князя Григория, то наша Мангазейская экспедиция теряет всякий смысл…

Глянув через маленькое окошко, детектив увидел, что повозка едет мимо каких-то бедных избушек.

— Мисаил, что это за деревня? — спросил Дубов. — И далеко ли до столицы?

— Так мы почти что в Царь-Городе! — весело откликнулся Мисаил. — Это ведь Симеоновское предместье.

Дорога немного повернула в сторону, и взору путников предстали высокие башни Симеонова монастыря. Вдали явственно виднелись стены Царь-Города.

* * *

Змей Горыныч летел неровно, его бросало из стороны в сторону, как «кукурузник», в котором три пилота пытаются рулить одновременно.

— Надо махать крыльями плавнее, плавнее! — говорила средняя голова.

— Так надо ж повыше подняться! — спорила с ней правая.

— Сейчас мы елку снесем! — вопила левая.

А кот, устроившись на чешуйчатой спине Горыныча, сосредоточенно листал книгу.

— Я уж думала, нам крышка, — вздохнула Яга. — Ну нашел хоть что-нибудь стоящее?

— Да, кое-что есть, — пробормотал кот. — Похоже, из-за этой книги действительно стоило лезть в самое пекло.

— Эй, Ягоровна! — обернулась средняя голова, — А куда лететь-то? В избу нельзя, там Григорий, паук окаянный, нас враз достанет.

Яга улыбнулась задорно, что вызвало полное недоумение у Змея.

— А ты знаешь, где царский загородный дом? — спросила она.

— А что нам там делать? — совсем опешила средняя голова. — Нас там так приголубят…

— Лети туда, — снова улыбнулась Яга, — а по поводу встречи не волнуйся — там наши друзья. И никто нас там не обидит.

— Ну-ну, — только протянула голова, но больше вопросов задавать не стала.

* * *

Соловей Петрович шел по дороге, понурив голову и загребая босыми ногами пыль. Точнее, его вели. Совершенно сдуру он попал в плен к движущимся на Царь-город войскам князя Григория. А ведь его душегубы-сотоварищи, как всегда, оказались куда как проворнее. Да, не повезло. Хотя ведь грозились поначалу расстрелять на месте. Но Бог миловал. Соловей ведь тоже был вроде как против царь-городских. Хотя и не за Григория. А потому наемные вояки и порешили его не расстреливать, но взять в плен. Поначалу Петрович еще попытался хорохориться и блеющим голоском затянул:

— Я ли-лиходей и ду-душегуб. Я…

На что ему лишь грубо бросили:

— Заткни пасть, козел!

И он вынужден был «заткнуть пасть». И теперь топал по дороге с этими озлобленными вояками в черных кафтанах и со странными пищалями, которые они называли «калаш». Очень хотелось писать. Но попроситься отойти на минутку в кусты Соловей боялся. Его вообще очень пугали эти странные люди, которые говорили вроде как понятно и одновременно как-то чудно. И не свои, и не заморские. И злые. У-у-у какие злые! Как черти. А малая нужда так подпирает, что хоть волком вой.