Холм псов

– Якобы Кальт пришел к ней через два дня, по приглашению. Пришел на заседание совета города, приказал всем выйти. Все как один встали и без слова вышли. Он отвел Булинскую в сторону, сказал, чтобы та села. Она молчала. Только спросила: «Кто вы?». «Господин и владыка севера», – ответил он. Осмотрел ратушу, словно это был его дом, который он только что построил. Сказал, что его парни выйдут через год-два и устроят тут бардак, какого свет не видывал. Сожгут Зыборк. Отомстят. Что они голодные и злые, сказал, как волки, связанные цепью. Волков на цепь сажать нельзя, сказал. И если она хочет спокойствия, то должна позволить им действовать, действовать и жрать, потому что они слишком голодны. Инвестировать деньги, которые у большинства так и лежали, припрятанные по лесам. А она – что, мол, я буду с этого иметь? Богатую гмину, – он ей на это. Отдай нам замок, отдай нам землю у озер, отдай нам предприятия, а сама будешь совладелицей. Будешь обеспечена до конца жизни. Будешь править здесь, сколько влезет. И она приняла предложение. И все, кто здесь что-то имел и хоть чего-то достиг, тоже согласились. А парни вышли, три, четыре года посидели, потому что у Кальта свои каналы в прокуратуре. Так оно все время и идет. Растет. Они воткнули в эту землю клыки, словно вампиры, и пьют кровь. Ни на что не смотрят. Не смотрят на людей. Те, у кого мы были, тот комплекс, что хотят там построить. Это новое дело, ее и Кальта, как и почти все тут. Пропустили через какой-то союз, оформленный на кого-то из чьих-то шуринов, что живут в Зажопинске Поморском и которых никто никогда и в глаза не видел. Если кто не соглашается, то теряет все, на что работал всю жизнь. Тут правят бандиты, Миколай. Это город бандитов. Булинская и сама быстро стала бандиткой, быстро почувствовала вкус этого. Влюбилась в Кальта, как и все они. Влюбилась в Кальта и в деньги… Тут она вроде бы в небольшом домике живет, но ты бы видел ее хоромы над озером в Райборове. Да что там! Деревянный дом на двести квадратов, гектар участка, в лесу, страусы у нее есть, нутрии, сука, жирафов только не хватает. А Кальт приезжает каждый второй уик-энд. На карты. Порой остается на ночь.

Гжесь некоторое время смотрел на небо, словно искал там что-то. Насмотрелся. Поглядел на телефон, спрятал его в карман.

– Камила звонила, – сказал.

– Когда? – спросил отец.

– Раз семнадцать, сука, – ответил Гжесь.

– Она что, здесь? – спросил отец.

– Наверное, – ответил Гжесь.

– Летим, – сказал мой отец, встал, положил на стол наличку за кофеподобный напиток, но я одновременно остановил отца, посмотрел ему в глаза.

– Погоди минутку. Бернат. Что со всем этим общего имел Бернат? – спросил его.

– Бернат на это не подписался. Он и пара других. Бернат сказал, что с бандитами не будет договариваться. Не будет никакой продажи предприятий, никакого строительного самоуправства. Официально, в лицо ей сказал на фестивале, при людях, что ни в какие общие дела он с ней не войдет. А она за это ему устроила на предприятии проверку, санэпидемку, налоговую. Взялась за него. Он начал платить штрафы. Пошел в прессу. Какие-то там статьи вышли, естественно, никто не обратил внимания, потому что кто же сейчас читает газеты, но – вышли. Ну, и он первым придумал устроить референдум. И пришел с этим ко мне.

– И что? У тебя тоже возникли проблемы? – спросил я.

– А ты думал? Слушай, я еще ничего не сделал, а она уже прислала телегу в налоговую, что, мол, я продаю налево хлеб в «Каритас» [58]. Что отдаю бедным. Хотели мне четыреста тысяч штрафа впаять. Думаешь, отчего Ясек и Йоаська ходят в школу в Щитно? Тут директриса сказала, что они в гимназию не переведутся. Да я часами могу тебе рассказывать, – сказал отец.

– А отчего исчез Мацюсь? Если этот Кальт относится к ним как к детям? – спросил я.

– А что тебе Мацюсь? – ответил отец вопросом на вопрос.

– Выпадает из системы, – заявил я.

– Понятия не имею. Мацюсь всегда был неуправляем. Всегда делал что хотел, и делал это по-дурному. Перешел дорогу кому-то, кто Кальта не боится. Цыганам или русским. Я по нем плакать не стану. Этот бандюк – примитив, недоумок.

Гжесь тоже встал. Я пошел за ними. Мы шли по облитой солнцем брусчатке вниз, в сторону машины. Полная, уставшая официантка встала в дверях ресторана, чтобы проводить нас взглядом. И тогда вдруг одинокая тучка набежала на солнце, заслонила его, и в один момент Зыборк вернул свой естественный цвет, цвет растрескавшегося асфальта.

– У Берната они появились сразу после того, как он пришел ко мне, – сказал тихо отец, когда мы вошли в длинную низкую подворотню, что вела на внешний дворик. Было тут холодно, темно. Отец подошел к стене, глядя на плакат, изображавший певца с акустической гитарой. Принялся соскребать ногтем его уголок. Потом перестал.

– Кафель с Порчиком. Пришли вот так просто к его дому, ночью. Стояли пять часов, до самого рассвета, ждали, пока утром пойдет в магазин. А когда он вышел, Порчик вынул газовый пистолет и сказал ему заткнуться и быть вежливым. Потому что будет худо, – сказал Гжесь, расстегиваясь.