Холмы России

Желавнп высоко поднял руку с наганом, подумал и с силой ударил. Рукоять словно провалилась в лоб.

Заслышав шорох, отскочил и задрожал. Серафима остановилась. Как из мрака вылезло окровавленное лицо Гордея, и бледное Астафия выглядывало из яверя.

- Викентий Романович там,- проговорила она.

Желавин приблизился к лежавшему на колоде, стал руки его от кола отвязывать. Серафима ползала н плакала.

- Астафий, вон там,- глазом посмотрел Викентий Романович в отдаленное, где расщепленная ветла стояла над берегом,- Пашеньку не забудь. А меня прости.

Один не смог. Навалились. Да не признался. Одна отрада, на родной земле умираю. Похорони здесь.

Желавин и Серафима приподняли его. Он поглядел в поля. Летели утки в его взор, приближались с печальным стоном. Слезою простился и лег на сырую землю.

На бугре, под мшистым покровом, умирал еще дышавший в своей могиле барин.

Ночью Желавин спустился в болото напротив ветлы.

Качнул под берегом корягу. Вода хлынула куда-то вниз, потянула и забурлила.

Он нащупал какие-то прутья и потащил тяжелое.

Над водой высунулся норот. В хвосте его плескались, шипели и глядели из-за прутьев маленькими выпученными глазками какие-то твари.

Серафима вытащила норот на берег.

- Есть там что? - спросил Желавин.

Внутри по прутьям два горлача перекатились и стукнулись. Твари запищали и запрыгали, зашлепали.

Желавин разорвал прутья и поднял тяжелые холодные горлачи. Один выскользнул и покатился с берега.

Серафима прыгнула и схватила горлач на самом краю.

Поднялась, прижимая к груди,

- В нору, в нору скорей,- заторопил Желавин.

В норе ножом он сковырнул с горлача деревянную крышку, обмотанную просмоленной тряпкой.

Серафима сняла с себя стеганку и расстелила на земле.

Желавин тряхнул горлач.

- Ой, ой боженьки,- прошептала Серафима.

На стеганку посыпались перстни, кольца, серьги, браслеты - бриллианты и золото.

- Не фальшивые, не фальшивые,- проговорил вдруг Желавин и сдвинул настилку над входной дырой.

Далекое зарево словно узрило сокровища и колыхнуло, разожгло разными огнями и искрами ворох, то золотой, то красный, то изумрудный и прозрачный насквозь.

Желавин вскрыл и второй горлач, тряхнул.

На стеганку выполз бриллиантовый пояс. Желавин и Серафима схватили его.

- Примерь,- прошептал Желавин.

Серафима, опустив голову, вылезла из своих одежд и, встав на колени, надела пояс. Пополз, завился, зажигаясь на ее бедрах.

- Царица, царица,-шептал Желавин и целовал ее колени у земли, и снизу взглядывал, взглядывал, и руки тянул, да, как по стеклу, оскальзывались и не касались.

Пояс росистой травкой зеленой мерцает, а из нее змея белая женщиной. Лицо удивительное, как будто из жаркого света, все разное, ресницы длинные падали и поднимались, а за ними глаза невидящие с синевой в черноте. И все исчезало, и снова росистая травка зеленая, а из нее являлась женщина. Брал ее, и являлись глаза в ресницах, как зыбкая вода под камышами, и лицо там чистейшей белизны, молодое, с алыми губами, и грудь, грудь показывалась. Он торопливо целовал и куда-то проваливался, стонал в скорби, что такая красота исчезала.

Все сильнее чувствовал он озноб и холод, в тоске поражавшие каким-то приближением.

Увидел дыру в небо и зарево. Яверь шумел в бескрайнем. Он закрыл глаза и отвернулся: не хотел возвращения к тревогам к страхам.

Вдруг пополз, ощупал стены, снопы яверные. Один.

А где же Серафима? Желавин вылез из норы и, спотыкаясь, падая, бежал, валился на яверь.

Поднялся с земли Астафий. Снял сбитый на глаза картуз.

Заря с востока желтым проламывала туман.

"Вот как, бриллиантики-то унесла, и под порогом, конечно, имелись. Богатая баба,- опомнился он и задумался.- Как же так получилось все? Вроде бы и Гордея я и барина схоронил. Вон что натворили. А дальше? Ничего-то не хочу, избу бы со щами. А как получается? Куда же теперь?"

Он насыпал махорки в бумажку, цигарку свернул и прилег, задымил в траву.

"И барин еще дышал, а схоронить попросил. Видать, давно был конец. Не в свою жизнь проскочили, как в чужую хату. А что там? И поспать негде, одно-то: поночевать с разрешения, и иди на волю. Вот какая воля без хороших людей. Беги, Серафима, беги. Может, у тебя что выйдет? Достанется и мне уголок какой. Да вряд ли.

И как же это так? И умных людей слушал, исполнить старался. Значит, еще каких людей слушать. Демка-то учуял, с какого бочка кого послушать. А я все про бриллиантики, бриллиантики. Радости царские, да, знать, что-то есть в них, в бриллиантиках-то. Бабу в царицу обратили. Беги, беги, милая. С умом тесно, а без ума просторнее. Кто же она такая? - подумал Желавин:

жизнь прожил с женой, а как впервые этой ночью встретился с ней.- Что ждать от нее и от всего? И за войной, и за чужой бедой не скроешься. А как-то надо? Как? На какой бок повернуться? На все стороны простор, а деться некуда".

Пускал дымок в траву. Поцветет трава, падет и в дернину затянется. Вон ее сколько ждет, последние деньки милуется с солнышком. И прах ее никуда не уйдет, все в жизни, вот в этой дернине, не выше, не ниже.