Холод и пламя

Я услышал музыку. На дворе наигрывала гитара. Послышался далекий шум машин на улице и позвякивание трамваев на повороте. Но это были не те испуганные звуки и голоса, о которых я рассказывал в начале, а голоса моего двора_х моего мира. «Ма-а-ма, ма-а-м-а-а, кинь мне мяч», — кричал соседский ребенок. Это были знакомые голоса предвечерних часов, когда я начинал работу над этой книгой, когда у меня зрело безумное намерение прийти сюда и увидеть все своими глазами. Я слышал голоса, но не смел представить себе, что меня уже избавили от мертвого мира и вернули обратно домой. И все-таки я был благодарен и голосам, и этому настойчивому ребенку, ведь они доказывали, что жизнь продолжается. Жизнь идет, и ее выдумал не я, это не было моей спасительной выдумкой длинными днями в окружении смерти. Жизнь существовала на самом деле и продолжалась в моем мире, на этом дворе. Тополь как зеленая антенна ловил и передавал мне далекие ободрительные послания.

Я не буду так же долго рассказывать об остальных днях и вечерах моего вынужденного присутствия в этом доме. Но я уже мог работать, мог с большей смелостью в сердце спускаться по гулким до ужаса лестницам, разбивать разъеденные временем двери. За мной оставались нелепо торчать секретные замки с защелками, намертво прикушенными зубами ржавчины. Я уже мог терпеливо разговаривать с потревоженными призраками. А вечером, возвратясь в свою комнату, я находил утешение в тополе, в его ветви выплакивал свою муку и страх. Он дарил мне простые чудеса жизни, мимо которых мы небрежно проходим в нашем мире. Но он дарил мне и необыкновенные чудеса, что не выглядели бы такими необыкновенными, если бы мы догадывались их выпросить.

Иногда в этом вечном безсезоньи двора мне случалось затосковать по весенней белизне и, пробудившись, я заставал комнату полной нежного белого тополиного пуха, как в мае того мира, где чередование месяцев имело смысл. Пух был и моим снегом, моей зимой. Я получал и осень: маленькие пожелтевшие листья летели из окна мне на стол и тогда лирическая и беспричинная грусть по далекой осени служила лекарством от грусти, родящейся по тысяче причин и вздыхающей в темных углах дома.

Жарким летом я радовался зеленой тени, зеленый ветер тополя обдувал мне лоб, вспотевший от предсмертного жара того страшного лета, о котором я рассказывал.

Наступил день предательства. Я собрал исписанные бумаги и все свои скромные пожитки, вышел на двор через разбитую дверь, преодолев страх от строгого запрещения и неизвестных последствий моего нарушения. Я вылил в корни тополя последние запасы воды и больше ничего не мог сделать.

— Слушай, — сказал я тополю. — Я не прошу у тебя прощения. Мы, люди, не можем быть такими добрыми как ты, не можем с такой силой и гордостью выносить одиночество. Но я еще вернусь. Хочу взять тебя отсюда. Или, может быть, мы вернемся. Не должно быть такого места на земле или в мире, так похожим на Землю, где смерть была бы хозяйкой. Жди нас.

Не осмеливаюсь вспоминать, сколько же времени прошло с тех пор. Мне не удалось вернуться к нему. Не позволили, не поверили, что он существует. Они решили, что все это порождено моим измученным сознанием в те невыносимые дни. Но я знал, что тополь там, он зелен и ждет меня, и это было моим утешением, потому что жизнь продолжалась и тополь жил.

После долгих месяцев пребывания в больнице мне наконец-то разрешили вернуться домой. Я боялся посмотреть через окно моей комнаты во внутренний двор. Боялся увидеть его через кривое зеркало воспоминаний о том дворе, населенном смертью и разрухой. Но наконец я осмелился выглянуть и увидел тополь.

Он был как раз перед нашим домом.

Я не верил своим глазам. Он ли это был на самом деле? Он стал как будто старше и грустнее. Я оделся и медленно спустился по лестнице во двор, тихо открыл дверь и вышел. Нерешительно подошел к нему. Чей-то ребенок играл неподалеку. Я взял его за руку, пытаясь сохранить самообладание и спросить его совсем спокойно, согласитесь, что это идиотский вопрос: «С каких пор здесь растет тополь?» Ребенок удивленно посмотрел на меня, сейчас он скажет: «Он всегда был здесь, дядя» и рассмеется. Но ребенок удивленно смотрит сначала на меня, потом в раздумии на дерево и говорит: «А ведь правда, вчера его не было, значит, он сегодня вырос, или нет, его посадили».

Я прикоснулся пальцами к коре. Она была настоящей. Вот сейчас им придется поверить, подумал я. Теперь они уже поверят, что ты существуешь.

А ребенку я сказал, что такое большое дерево посадить нельзя.

Орлин Крумов СОЛНЦЕ НА ЛАДОНЯХ

Огненная плеть взметнулась и рассекла застрявший между скалами космический челнок. После взрыва он рухнул, превратившись в кучу тлеющего железа среди пламени и искр.

Астронавт издалека наблюдал за этим факелом, на километры вокруг извещающем о его возвращении на Землю. В кармане у него был микроконтейнер с информацией и несколько питательных таблеток, которых должно хватить на первое время. Оставалось только ждать, когда за ним придут.