Холод. Неотвратимая гибель. Ледяная бесконечность. Студёное дыхание

Кабан ринулся в бой, и в тот же миг ближайшие кусты взорвались фонтаном обледеневших обломков и снежных комьев. Раздался оглушительный рев, и огромный черный таран в мгновение ока сшиб бегущего кабана, подминая его под себя и снося куда-то в сторону. Громко захрустели ломающиеся кости, и истошный предсмертный визг оборвался на высокой ноте. Майк судорожным рывком развернулся к месту событий и увидел изломанную кабанью тушу, лежащую у ног бурого медведя ужасающих размеров. Косматый великан поднялся на задние лапы, возносясь ввысь на добрых три с половиной метра, и громогласно взревел, сообщая заснеженному лесу о своей победе. Стайка птиц, взволнованно кружащих над верхушками покрытых снежными шапками деревьев, испуганно шарахнулась прочь. Майк захотел последовать их примеру и бросился бежать, но тут же провалился по пояс в глубокий снег.

– Не бойся, – успокоил его старец. – Вылезай оттуда и иди сюда. Поторопись, сознание скоро вновь покинет тебя. – Он как ни в чем не бывало направился к огромному медведю, с треском отдирающему от кабаньей туши куски плоти.

Медведь покосился на него, толкнул мордой добычу и негромко зарычал, не переставая жевать.

– Молодец, Михайло Потапыч! Силён, силён! – Старик ласково потрепал монстра по громадной голове шириной с его собственную спину. – Чистая победа, не спорю.

Жующий монстр довольно заурчал, потерся исполинским лбом о плечо старика и завилял едва заметным хвостом. Старец почесал монстра за ухом и заявил, недовольно глядя на замершего в сугробе Майка:

– Потом перекусишь, Михайло Потапыч, сейчас нам должно в скуф возвращаться да гостя нашего целителям передать. Давай-ка приторочим добычу твою, да пойдем его из сугроба доставать. Сам он нейдет, видать, совсем туго соображать стал, зову – не шелохнется! А теперь уж и время у него вышло.

Старик пошарил рукой по медвежьей спине, извлек из густой длинной шерсти что-то наподобие уздечки, но дальнейшего Майк увидеть не смог. В мозг вновь острыми иглами впилась жуткая боль, тело затрясло судорогой, и он упал, проваливаясь в грязную вату наполненного страданиями беспамятства.

Сколько времени он провел без сознания, понять было невозможно. В какой-то миг боль стала уходить, сменяясь безмерной усталостью и разбитостью, и мучительное забытьё перешло в сон. Спал он долго, но жуткие кошмары скованного кровавым льдом, перевернутого вездехода не посещали его. Каждый раз, когда в сознании вспыхивали картины бескрайней заснеженной пустоши, некая невидимая сила словно отметала их прочь, и вместо крови и разорванных тел Майк видел бесконечный заснеженный лес, тянущийся во все стороны. В том лесу отсутствовали кровожадные мутанты, переливчато звучали птичьи трели, было тепло и светло. И ещё там был ветер, легкий, шелестящий и совсем невидимый, словно потревоженные им снежные шапки сами сползали с покрытых ажурными ледяными кристаллами ветвей деревьев. Ветром Майку немного закладывало уши, из-за чего барабанные перепонки тихо гудели, выдавая сознанию замысловатые слуховые галлюцинации. Как будто тихий, ускользающе эфемерный женский голос являлся частью этого странного ветра, нашептывая на непонятном языке понятные слова, смысла в которых Майк не находил.

«На синем море… на белом камне… сидели… три сестры…» – тихо гудел в ушах порыв ветра.

«Батюшка Огнебог… ты всем Огням Огонь… ты всем Богам Бог…» – вторил ему шелест осыпающегося с исполинских сосен снега.

Сон вновь окутывал его, и заснеженная тайга неслась дальше, словно под крылом челнока.

– Дарьяна, как наш гость? – сквозь истончающуюся дремоту пробились слова на чужом языке, но их содержание оказалось для Майка вполне понятным, как тогда, в лесу, со стариком и совершенно жутким медведем. Тяжёлый бас, видимо, принадлежал крупному мужчине.

– Ещё четыре дня надобно, – негромко произнес совсем рядом тот самый женский голос, что витал в его сне внутри ветра. – Непросто басурманина исцелять. Образы Крови чужие, уж больно слабые, откликаются плохо, выздоровление идет медленно. Покуда нельзя его будить, пусть спит.