Холод смерти

— Мне не нравится закон в его нынешнем примитивном виде. Он допускает использование того, что люди произносят в состоянии душевного расстройства, а потом их привлекают к ответственности как здоровых. Я уже давно борюсь с этим.

Он откинул на спинку кресла свою тяжелую лысую голову и принялся пускать в потолок клубы дыма.

— Судя по тому, что вы сказали, закон представляет для Долли определенную опасность.

— Это было соображение общего порядка.

— Которое вполне можно отнести и к Долли. Доктор, давайте не будем играть в кошки-мышки. Мы по одну сторону баррикад. Я не утверждаю, что девушка в чем-то виновна, только думаю, что она знает то, что помогло бы мне найти убийцу.

— А если она виновна? — Он взглянул на меня испытующе.

— Тогда я бы хотел, чтобы мы совместно добивались смягчения приговора, но для этого нужно отыскать смягчающие обстоятельства. И помните, я представляю интересы ее мужа. Так она виновна?

— Не знаю.

— Вы же с ней разговаривали утром?

— Говорила в основном она. Я не задавал вопросов. Обычно я жду и внимательно выслушиваю. Так можно узнать больше всего. — Он посмотрел на меня многозначительно, словно намекая на то, что я тоже должен пользоваться этим методом.

Я замолчал и приготовился ждать. Результата не последовало. В дверном проеме появилась пухлая женщина с длинными черными распущенными волосами. Она протянула руки к Годвину.

Он с царственным величием поднял руку:

— Доброе утро, Нелл.

Она улыбнулась и тихо исчезла, словно снова погрузилась в сон.

— Вы мне очень поможете, если сообщите, что говорила Долли сегодня утром.

— А может, помешаю. — Годвин загасил сигарету в синей керамической пепельнице. — Между вами и мной есть существенная разница. Все, что мне говорит пациент, является профессиональной тайной. Для вас не существует такого понятия. Если вы откажетесь сообщить известные вам сведения суду, вас просто посадят за решетку. Мне же это не грозит.

— Меня неоднократно пытались привлечь по этой причине. Поэтому я могу гарантировать, что полиции ничего не удастся из меня выудить без моего на то желания.

— Ну хорошо, — решительно кивнул Годвин. — Меня очень беспокоит Долли, попробую объяснить вам причину этого без всяких медицинских терминов. Может быть, вам удастся составить объективное представление из моих субъективных впечатлений.

— Доктор, вы же обещали без медицинской терминологии.

— Прошу прощения. Начнем с ее биографии. Впервые я увидел Долли, когда ей было десять лет. Ее привезла ко мне мать Констанция Макги по настоянию сестры. Долли не была счастливым ребенком. На мой взгляд, ей угрожало нервное расстройство, которое при определенных обстоятельствах могло проявиться. А уж обстоятельства всегда находятся. Ее отец Макги был безответственным и грубым человеком. Он не мог выполнять своих родительских обязанностей, был неуравновешен в отношениях с девочкой, дурно на нее влиял, наказывал, постоянно ругался с женой и в конечном итоге бросил ее. Или она бросила его, что, в общем-то, не имеет особого значения. Я бы предпочел иметь его своим пациентом вместо Долли, поскольку именно он был причиной всех бед этой семьи. Но, к сожалению, он был недосягаем.

— Вы когда-нибудь видели его?

— Нет, он не приходил даже на консультации, — с сожалением произнес Годвин. — Если бы мне удалось с ним встретиться, может быть, мне удалось бы предотвратить убийство. А может, и нет. Насколько мне известно, он был человеком, абсолютно не приспособленным к жизни. Ему нужна была помощь, но он ее ни от кого не получил. Я думаю, вы понимаете мое сожаление по поводу того огромного разрыва, который существует между законом и психиатрией. Никто не интересуется такими людьми, как Макги, пока они не совершат преступления. И тогда их, естественно, тащат в суд и сажают на десять — двадцать лет. Вместо того чтобы госпитализировать, их отправляют в тюрьму.

— Макги уже на свободе. Он здесь, в городе. Вы знали об этом?

— Долли сказала мне утром. Это одна из причин ее стрессового состояния. Можете себе представить, какое чувство вины и беспокойства может испытывать человек с тонкой душевной организацией, выросший в атмосфере жестокости и неуравновешенности. Самое сильное чувство вины возникает у детей, когда им приходится в целях самозащиты восставать против собственных родителей. Клинический психолог, с которым я работал, помог Долли выразить свои чувства в лепке и других видах детского творчества. Сам я мало чем мог помочь ей, так как у детей отсутствует аналитический аппарат. Я просто пытался взять на себя роль спокойного и терпеливого отца, чтобы помочь ей обрести чувство уверенности, которого ей так не хватало. И все шло хорошо, пока не случилось это несчастье.

— Вы имеете в виду убийство?

Он горестно кивнул.

— Однажды ночью, обезумев от унижения и ярости, Макги ворвался в дом ее тети в Индиан-Спринг, где они тогда жили, и застрелил Констанцию. Кроме Долли, в доме никого не было. Она услышала выстрел и увидела убегающего Макги. Потом обнаружила труп.

Он сидел и медленно покачивал головой, как будто она была тяжелым беззвучным колоколом.