Холод смерти

Я не стал допивать кофе и вышел в холл. Там попахивало плесенью, которая так часто заводится в старых домах. На стене висели оленьи рога, рядом стояло зеркало. Увидев свое отражение, я подумал, что похож на привидение, пытающееся вернуться в глубины прошлого. Да и женщина, шедшая за мной, скорее, напоминала призрак, пустую оболочку, лишенную жизни. Казалось, от нее тоже исходил запах плесени.

В конце холла находилась лестница, устланная резиновым ковриком. Я направился к ней.

— Вы не возражаете, если я взгляну на комнату Долли?

Она не успела возразить.

— Теперь я занимаю эту комнату.

— Я ничего не трону.

Шторы были опущены, она зажгла для меня свет. Лампу прикрывал розовый абажур, придававший всей комнате розоватый оттенок. На полу лежал толстый и мягкий, розовый ковер. Поистине королевская кровать была накрыта розовым покрывалом. Оборки из розового шелка свисали с изысканного трюмо, этим же шелком было обито кресло.

У окна стоял стул с высокой спинкой, также обитой розовой тканью, рядом на полу лежал открытый журнал. Мисс Дженкс проворно подняла его и свернула, чтобы скрыть обложку. Но мне хватило одного взгляда, чтобы узнать издание, — это была «Настоящая любовь».

Я направился к окну, по щиколотку утопая в розовом пуху ее фантазий, и приподнял штору. За окном виднелась терраса, за ней перечное дерево и моя машина. По улице снова катили трое мексиканцев на велосипеде: один — на руле, другой — на сиденье и третий — на багажнике, только теперь за ними еще бежала рыжая дворняжка.

— Так нельзя ездить, — произнесла мисс Дженкс из-за моего плеча. — Надо будет сказать о них прокурору. И этой собаке нельзя бегать без поводка.

— Но она абсолютно безобидна.

— Может, и безобидна, но два года назад у нас был случай бешенства.

— Меня больше интересуют события десятилетней давности. Какого роста была тогда ваша племянница?

— Она была высокой девочкой для своего возраста. Около четырех с половиной футов. А в чем, собственно, дело?

Я встал на колени, что соответствовало названному росту. Из такого положения я видел кружевные ветки перечного дерева и большую часть своей машины, все остальное было скрыто. Фигуру человека, вышедшего из дома, можно было бы увидеть не менее чем в сорока футах от дверей. Конечно, я проводил свой эксперимент в спешке и экспромтом, но его результат заставил меня задать вопрос, который все время крутился в моей голове:

— Вечер был темный? — Я встал с колен.

Она прекрасно поняла, что я имел в виду.

— Да. Было темно.

— Я не вижу уличных фонарей.

— Да. У нас нет уличного освещения. У нас бедный город, мистер Арчер.

— Луна светила?

— Нет. По-моему, нет. Но у моей племянницы превосходное зрение. Она различала даже крапинки на птицах...

— По вечерам?

— Ну всегда ведь есть какой-то свет. Как бы там ни было, она бы узнала своего отца. — Подумав, мисс Дженкс поправилась: — Она его и узнала.

— И сказала вам об этом?

— Да. Я была первой, кому она это сказала.

— Вы не расспрашивали ее о подробностях?

— Нет. Она была слишком потрясена. Я не хотела подвергать ее мучениям.

— Но вы, не задумавшись, сделали это, заставив ее выступить в качестве свидетеля на суде.

— Это было необходимо, необходимо для того, чтобы вынести обвинение. И это не принесло ей вреда.

— Доктор Годвин придерживается другого мнения. Он считает, что вред, нанесенный ей этим, сказывается и по сей день, что он и вызвал нынешнее состояние Долли.

— Мы с доктором Годвином придерживаемся разных мнений по этому вопросу. Если вам интересно мое мнение, я считаю, что он вообще опасный человек. Он не уважает власти, а я не испытываю доверия к таким людям.

— Ну когда-то вы доверяли ему. Вы же направили к нему лечиться свою племянницу.

— Тогда я о нем ничего не знала.

— Скажите, а почему вы решили, что она нуждается в медицинской помощи?

— Сейчас. — Она все еще пыталась сохранить дружеский тон, хотя мы оба чувствовали, что внешняя благопристойность скрывает нашу неприязнь друг к другу. — Долли плохо успевала в школе. Ее не любили, она чувствовала себя несчастной. Ничего удивительного при таких родителях — я имею в виду ее отца, который превратил их семейную жизнь в кошмар. Я решила помочь девочке. Мы ведь живем не в деревне, — произнесла она таким тоном, словно сама сомневалась в справедливости своего утверждения. — Даже живущие на благотворительные пособия могут позволить себе консультацию, если они в ней нуждаются. И я убедила сестру отвезти девочку в Пасифик-Пойнт к доктору Годвину. Авторитетнее его у нас в то время никого не было. Констанция возила ее к нему по субботам почти целый год. Состояние ребенка значительно улучшилось — этого у доктора Годвина не отнять. Да и Констанция стала чувствовать себя увереннее, счастливее, веселее.

— Она тоже лечилась?

— Думаю, что да, во всяком случае, еженедельные поездки в город ей помогли. Она вообще хотела переехать в город, но на это не было денег. Поэтому, уйдя от Макги, она переехала ко мне. Это ей немного помогло. Но для Макги было невыносимо видеть, как к ней возвращается достоинство. И он убил Констанцию, как мясник.