Холодная акватория

– Николай Кондратьевич! – Профессор замер на месте и с недоумением посмотрел на сотрудника. – Вы соображаете, что вы говорите? У нас секретный образец черт знает где, а мы не можем ждать и должны уехать. Вы руководитель испытаний, вы должны все обо всем знать. Вы должны были еще пять часов назад поднять весь гарнизон, НКВД, моряков, черта лысого, но найти «Катран». Найти и эвакуировать изделие. Это наш последний образец, самый совершенный! Ничего не хочу слышать! Срочно найти «Катран»! Вы понимаете, что мы с вами под расстрел пойдем из-за потери образца?

Белохвостов закивал головой и попятился. Он еще никогда не видел заведующего лабораторией в таком состоянии. Профессор Горобецкий был человеком выдержанным, прекрасным ученым, хладнокровным интеллектуалом. Проводя эксперименты или готовя теоретическую базу, он всегда был сдержан, не опускался до бесконечных споров, всегда находил изящное научное и техническое решение. И вот сейчас… Белохвостов кивал, глядя на профессора со страхом. Как война людей меняет, как калечит…

Продолжая рвать и бросать в огонь бумаги, Горобецкий прислушивался к грохоту орудийных выстрелов, бесконечной дроби ружейной и пулеметной стрельбы. «Неужели враг войдет в город?»

Ученый не сразу услышал женский крик. Когда в кабинет вбежала Лида с сумасшедшими глазами, профессор, наверное, впервые в жизни испугался очень сильно. Эдуард Васильевич всегда умел находить выход из любого положения, из любой ситуации, всегда верил в силу власти, армии и милиции. Ничто не могло его вывести из равновесия, и вот…

– Что? – сорвавшись на фальцет, спросил Горобецкий.

– Белохвостов… там, – глотая слезы, секретарша бессмысленно тыкала рукой куда-то за свою спину.

– Да что случилось? – почти закричал профессор, догадываясь, что грянула еще одна беда.

– Николай Кондратьевич… Там… застрелился!

Горобецкий смотрел на женщину и не замечал, что из его похолодевших рук на пол валятся бумаги. Сейчас он осознавал только то, что за все теперь отвечать придется ему одному, его все бросили. И даже Белохвостов. Как он мог? В такую минуту…

Шелестова привезли на Лубянскую площадь в три часа ночи. Проезжая через затемненный город, глядя из окна машины на темную массу кремлевских стен, на пустой в ночное время Александровский сад, Максим думал о том, сколько еще впереди горя и страданий. Тяжелый 1941 год, полный непонимания и отчаяния, позади, но вот наступление фашистов приостановлено, вот уже отбросили их полчища от Москвы. Дорогой ценой, но отбросили. И как вздохнул народ! Ведь смогли же – целую армию осилили! И снова появилась надежда в глазах людей, вера появилась! Напряжением сил всего народа и каждого человека в отдельности куется победа. Раскручивается тяжелый маховик, с неимоверными усилиями раскручивается. И когда раскрутится, его уже будет не остановить.

Когда машина выехала на Лубянскую площадь, внутри шевельнулось что-то животное, холодное. Сразу нахлынули воспоминания о проведенных здесь месяцах, о допросах, о чувстве безысходности и отчаяния, которого он никому не показывал. Только сам Максим знал, чего ему стоило тогда выжить.

– Разрешите, товарищ старший майор? – Шелестов привычно вытянулся по стойке «смирно», хотя был в обычном гражданском костюме.

Платов, не поднимая головы, сделал жест рукой, приглашая войти и указывая на стул возле небольшого приставного столика. Максим помедлил, бросив взгляд по сторонам. Давно он не был в этом кабинете, но казалось, что здесь ничего не изменилось. Привычки сильны не только у простых людей, но даже у таких серьезных разведчиков, как Платов.

Стоит им только оказаться дома, в хорошо знакомой обстановке, как сразу начинают проявляться привычки. И настольная лампа с зеленым абажуром на столе, а ведь лампа другая, не та, что видел Шелестов в прошлом году. Но вот зеленый цвет нравился хозяину кабинета, успокаивал его, помогал размышлять. И на окнах не видно собранных в гармошку белоснежных занавесок. Во всех кабинетах они есть, а в кабинете Платова нет. И даже сейчас, когда окна задернуты плотными шторами светомаскировки, Максим был уверен, что нет за ними белых занавесок. Не любил старший майор Платов легкомысленного белого цвета и различных кружавчиков и оборочек. Только зеленый абажур, только плотное зеленое сукно на столе и темно-коричневые тяжелые шторы на окнах. А на столе стакан в подстаканнике все с той же вмятиной на боку, которую хорошо помнил Шелестов.

– Приехали? – то ли констатировал, то ли спросил Платов. Скорее просто выдержал этим бессмысленным вопросом паузу, чтобы была возможность перестроиться на новую тему, оторваться от бумаг. – Поспать нам с вами сегодня не удастся. Видать, после войны отоспимся.

– Вам и сроки ее окончания известны? – не удержался от сарказма Шелестов.

– Сроки? – Платов посмотрел на собеседника задумчиво, без гнева за эту колкую вольность. – Можем подискутировать, опираясь на аналитику, и назвать с относительной точностью сроки окончания войны. Только я смысла в этом не вижу. Никакой практической пользы. Тем более в рамках вашего предстоящего задания.