Холодная война. Свидетельство ее участника

Признание Соединенными Штатами принципа мирного сосуществования в качестве единственно возможной основы для взаимоотношений с Советским Союзом – вопреки тому, что еще незадолго до этого Никсон напрочь отвергал такую идею, – явилось результатом осознания им самим и Киссинджером того фундаментального факта, что в условиях, когда СССР превратился в сверхдержаву, сопоставимую по своей мощи с США, последние, как выразился Киссинджер, «обречены на сосуществование» с ним. Опасаясь того, что в правительстве США найдутся те, кто воспротивится подобным «революционным» изменениям в позиции США, Киссинджер держал работу над этим документом в строгом секрете, в том числе от государственного департамента (и просил об этом нас). Было условлено изобразить дело таким образом, будто этот документ появился уже в ходе визита Никсона в СССР. Правда, как я узнал потом, госсекретаря Роджерса Никсон ознакомил с уже согласованным с советской стороной текстом документа в самолете по пути в Москву в мае 1972 года. Но другие работники госдепартамента, включая заместителя Роджерса, в ведение которого входил СССР, Хилленбрандта, оставались в неведении до последнего момента. Хилленбрандт увидел документ буквально за полчаса до его подписания. Это происходило у меня на глазах. Он пытался что-то говорить Роджерсу, будучи явно не согласен с чем-то, но тот только развел руками – такова, мол, воля президента.

Сравнительно быстрой доработке текста «Основ взаимоотношений» во время пребывания Киссинджера в Москве в апреле отчасти помогло одно забавное обстоятельство. С американской стороны работать над этим текстом он поручил своей правой руке по советским делам Хельмуту Сонненфельду, а с советской стороны это было поручено мне. При этом Киссинджер попросил меня организовать работу таким образом, чтобы Сонненфельд был занят этим делом именно в то время, когда он, Киссинджер, будет обсуждать с Громыко ближневосточные дела. Как я понял, Киссинджер не хотел, чтобы Сонненфельд присутствовал на этом обсуждении ввиду его явно сионистского настроя.

И вот, когда мы с Сонненфельдом сели работать над текстом «Основ взаимоотношений», я, памятуя о просьбе Киссинджера, старался не очень форсировать этот процесс, но Сонненфельд, словно чувствуя какой-то подвох, всячески стремился ускорить нашу работу, чтобы побыстрее перебазироваться туда, где проходила беседа Громыко с Киссинджером. Ради этого он в ряде случаев с большей готовностью соглашался с моими предложениями по тексту обсуждаемого документа, чем это было бы, я думаю, при других обстоятельствах. Получилось так, что мы управились с порученным нам делом часа за полтора-два, намного раньше, чем наши шефы закончили обсуждение ближневосточной проблемы. И такие казусы случаются в дипломатической практике.

Едва ли не самым трудным оказалось согласовать совместное советско-американское сообщение о пребывании Киссинджера в Москве, которое решено было опубликовать, несмотря на первоначально закрытый характер его визита. Киссинджер, не добившись многого по Вьетнаму, настаивал на том, чтобы из сообщения было по крайней мере видно, что вьетнамская проблема занимала существенное место в его переговорах в Москве. Это, однако, вызывало возражения со стороны некоторых членов советского руководства. После длительных препирательств между Громыко и Киссинджером был согласован следующий мало о чем говорящий текст: «С 20 по 24 апреля в Москве находился д-р Генри А. Киссинджер, помощник президента США по делам национальной безопасности, для бесед с Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежневым и министром иностранных дел А. А. Громыко. Обсуждения касались важных международных проблем (намек на Вьетнам. – Г. К.), а также двусторонних дел в порядке подготовки к переговорам между президентом Никсоном и советскими руководителями в мае с. г. Обсуждения были откровенными и полезными».

Однако, когда этот текст был представлен на утверждение Политбюро ЦК КПСС (в те времена утверждению Политбюро подлежали даже менее значительные документы, например, поздравительная телеграмма по случаю дня рождения какого-нибудь короля), он снова вызвал возражения, прежде всего со стороны Н. В. Подгорного, бывшего тогда Председателем Президиума Верховного Совета СССР, то есть номинальным главой государства. Текст, в частности его последняя фраза, показался Подгорному звучащим слишком позитивно. Дело дошло до того, что он начертал на представленном тексте свое прямое «против». Это был из ряда вон выходящий случай – обычно возникавшие разногласия среди членов Политбюро старались устранить без того, чтобы их следы оставались на бумаге. И хотя остальные члены Политбюро проголосовали «за», Брежнев все же поручил Громыко еще раз «пройтись» по нему с Киссинджером, чтобы по возможности учесть возражения Подгорного.