Холодная война. Свидетельство ее участника

Несомненно, что задача оставить в Афганистане после вывода советских войск жизнеспособную структуру власти в любом случае в силу объективных причин была чрезмерно трудной, если вообще реальной, даже при самой правильной организации выполнения упомянутого решения. Однако на деле никакой концентрации усилий на этом направлении вообще не произошло. Вместо этого Шеварднадзе и Крючков по-прежнему направляли главные усилия на достижение уж совсем иллюзорной задачи: так укрепить режим Наджибуллы, чтобы он навечно остался у власти после вывода советских войск.

В этой связи в конце августа — начале сентября 1988 года произошло следующее. На очередной встрече так называемой «рабочей четверки» по Афганистану (Ахромеев, Воронцов, Корниенко, Крючков) при обсуждении путей выхода из тупика, в который зашел процесс национального примирения в Афганистане, мы с Ахромеевым напомнили о сделанном Наджибуллой перед его избранием президентом публичном заявлении о том, что он готов будет пожертвовать своим постом, если этого потребуют высшие интересы афганского народа. Не наступило ли для Наджибуллы время выполнить это свое обещание ради достижения национального согласия? Узнав о таких крамольных рассуждениях, Шеварднадзе тут же пожаловался Горбачеву, что Ахромеев и Корниенко «действуют вопреки линии Политбюро». И в первых числах сентября Горбачев полностью отстранил меня от афганских дел, а вскоре, в ноябре 1988 года, мне было предложено вообще уйти на пенсию «по собственному желанию», что я без колебаний и сделал — к этому времени я был не согласен со многим, что и как делалось во внешней политике Горбачева — Шеварднадзе.

Ахромеев после кляузы Шеварднадзе тоже получил основательную взбучку от Горбачева, а в ноябре и он оставил пост начальника Генерального штаба, о чем он сам попросил незадолго до этого. И в его случае дело не сводилось только к расхождениям по Афганистану, были у него и другие, не менее серьезные мотивы для отставки.

Когда после завершения вывода советских войск из Афганистана в начале 1989 года не произошло немедленного крушения прежнего режима, Шеварднадзе и его единомышленники, конечно, торжествующе заявляли, что они «оказались правы». При этом умалчивалось, во сколько миллиардов обходилась нашей стране продолжавшаяся массированная военная и экономическая поддержка этого режима, благодаря чему он и придержался еще некоторое время. Ну а чем все это кончилось — общеизвестно.

Афганская эпопея, подобно вьетнамской, была не только одним из наиболее острых и затяжных эпизодов в «холодной войне» — она фактически переходила в настоящую, «горячую» войну. С настоящими человеческими жертвами — как среди «пришельцев» (в одном случае американских, а в другом — советских), так и в еще больших масштабах среди местного населения, в том числе мирного, ни в чем не повинного.

Поэтому я лично воспринимал свою служебную причастность ко всему, что касалось афганских дел, не только как профессиональный, но и как моральный долг: в меру своих сил и возможностей пытаться содействовать тому, чтобы как можно скорее был положен конец если не самой гражданской войне в Афганистане, но хотя бы нашему в ней участию.

Оглядываясь назад, я не раз задавался вопросом: а не лучше ли было ввиду моего отрицательного отношения к посылке советских войск в самом начале уйти в отставку, чтобы не иметь вообще никакого касательства, даже самого косвенного, к афганским делам? Другими словами, не быть причастным к выполнению решения, которое представлялось мне со всех точек зрения неправильным и просто неразумным?

Однозначного ответа на этот вопрос я для себя так и не нашел. С одной стороны, в этом случае я не был бы «замаран» афганской трагедией — это, конечно, очень хорошо. Но, с другой стороны, лучше было бы, если бы в этом случае на моем месте оказался более рьяный и бездумный исполнитель того же самого неправедного решения? Было ли у меня моральное право умыть руки и уйти, если сохранялась возможность не только как-то влиять на ход событий, но и способствовать тому, чтобы со временем повернуть развитие конфликта вспять?

Правильно или неправильно поступил я — судить не мне, но, как видно из вышеизложенного, пошел я по второму пути.

Глава 10. ЮЖНОКОРЕЙСКИЙ САМОЛЕТ: ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИГРИЩА

Инцидент с южнокорейским самолетом, сбитым над Сахалином в ночь с 31 августа на 1 сентября 1983 года, и последовавшее за этим резкое ухудшение отношений между СССР и США по своей остроте и глубине негативного воздействия на международную обстановку (хотя об опасности возникновения большой войны речь здесь не шла) были сопоставимы, пожалуй, с берлинским кризисом 1961 года и карибским кризисом 1962 года.