Холодная война. Свидетельство ее участника

В конечном счете Киссинджер согласился опустить фразу насчет «откровенности и полезности» состоявшихся обсуждений, но категорически воспротивился другим предложенным нами изменениям, особенно перестановке на второе место упоминания международных проблем. Завершилась тяжба нашим согласием на то, чтобы английский текст сообщения остался практически без изменений (за исключением последней фразы). Русский же текст был несколько подкорректирован, как бы за счет перевода, чтобы потрафить Подгорному. А чтобы избежать упреков по этому поводу со стороны Киссинджера, на зарубежную аудиторию по каналам ТАСС был передан согласованный с ним английский текст, а не точный перевод с подправленного русского.

Занимаясь этой «внутридипломатической» операцией, необходимость в которой возникла из-за позиции Подгорного, я вспомнил другой связанный с ним же эпизод. В 1960 году он, тогда в качестве первого секретаря ЦК КП Украины, вместе с Хрущевым и своим белорусским коллегой Мазуровым приезжал в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН.[4] В один из дней они вдвоем с Мазуровым побывали в Вашингтоне — просто посмотреть город. Во время обеда в своем кругу в посольстве Подгорный сказал: «Трудная у вас, дипломатов, работа, я бы сроду не мог стать дипломатом». На это Мазуров заметил: «Смог бы, если бы партия приказала». Но Подгорный стоял на своем: «Нет, не смог бы, у меня нет данных для такой работы». Мазуров продолжал: «А вот Епишев был у тебя секретарем обкома, теперь же посол в Югославии». И тут последовало прозвучавшее очень искренне восклицание Подгорного: «Э, сказал, Епишев — так то ж культурный человек».

И вот теперь Подгорный, который ранее вполне самокритично оценивал отсутствие у него необходимых данных для дипломатической работы, счел возможным безапелляционно судить о вопросах, разобраться в которых ему было явно не под силу.

В связи с тайным поначалу визитом Киссинджера в Москву вспоминается еще один любопытный эпизод. Визит этот был тайным не только для внешнего мира, но и для посла США в СССР Дж. Бима. Контакт с Вашингтоном Киссинджер поддерживал не через посольство, а с помощью радиостанции на борту американского самолета, на котором он прибыл в Москву. Но часа за два до отлета из Москвы Киссинджер попросил меня привезти Бима к нему в особняк на Ленинских горах. Позвонив Биму, я попросил его незамедлительно прибыть в МИД «по весьма срочному делу», а встретив его у здания МИДа, предложил проследовать на Ленинские горы, сказав, что там его желает видеть «высокопоставленное американское лицо». Как мне показалось, его это не очень удивило, и он спокойно, без каких-либо вопросов, отправился вместе со мной. А уже после беседы с Киссинджером Бим признался мне, что, хотя ему не было известно, что в Москве находится именно Киссинджер, от американских разведчиков, работавших под крышей посольства, он знал, что они засекли функционировавшую в Москве, в районе Внукова, американскую радиостанцию, осуществлявшую связь с Вашингтоном. Поэтому он догадывался, что здесь находится какой-то тайный визитер.

В ходе апрельского посещения Киссинджером Москвы подготовка документов к намеченному на конец мая визиту в СССР президента Никсона была в основном завершена, но сам этот визит чуть было не сорвался из-за вьетнамских дел. Вскоре после отъезда Киссинджера из Москвы США активизировали военные действия в Южном Вьетнаме и возобновили нанесение бомбовых ударов по Северному Вьетнаму, в том числе по портам, в результате чего пострадали и находившиеся там советские торговые суда. Подгорный и некоторые другие члены советского руководства считали неприемлемым осуществление визита Никсона в СССР в подобных условиях. Но верх одержала точка зрения тех, кто не считал разумным из-за этого отказываться от открывавшейся возможности добиться перемен к лучшему в советско-американских отношениях — и в концептуальном плане, имея в виду готовность Никсона принять принцип мирного сосуществования, и в практическом плане, прежде всего в деле сдерживания гонки вооружений.