Холодная зона

Тот, кто тащил ее, наклонился, и Ли узнала Петра.

— Сука! — тихо произнес он, — доигралась?

Он же сейчас меня убьет. Ли как загипнотизированная смотрела на старенький «Кедр» в руке националиста.

Я не хочу умирать.

— Сука москальская, — повторил Петр, — это ты сдала Талгыта?

Что такое «москальская»? — подумала Ли. Какая разница? Он убьет меня. Чудовищная несправедливость давила сильнее боли — она же только начала жить! Почему именно она? За что? Нет, за что — как раз понятно…

Ли вдруг разом успокоилась. Вспомнился почему-то Бинх, его неестественно спокойное лицо, когда он говорил об убитых. Тоже — в основном совсем молодых мальчишках. Девочках. Таких же, как они.

Мне не уйти отсюда живой, ясно поняла она. Сжала зубы. Значит, вот так все кончится. Вот это последнее — просверки синего неба за стволами, черная дырочка дула, белые от ярости глаза этого… Петра, или как его. Этого фашиста.

— Ты сдала, сука? Говори!

— Тебя тоже поймают, — сказала она, — если ты убьешь меня — знаешь, что тебе будет?

Черная дыра, крошечная смертоносная окружность застыла перед глазами. Какой смысл с ним разговаривать? Все равно ведь убьет, так пусть стреляет. Хотелось закрыть глаза. Штанина внизу намокала все больше. Наверняка задета крупная вена — она умрет в любом случае, хотя бы от кровопотери. Дура — надо было сразу жать на комм, вызывать помощь. Впрочем, помощь не успела бы все равно.

— Я всегда вас ненавидел, — тихо сообщил Петр, — Мой дед воевал на Донбассе, его там убили! Рашкованские сволочи. Ненавижу! А ты, тварь, скотина, кобра проклятая, — он смачно выматерился. Ударил Ли ботинком в лицо. Девочка отшатнулась, удар получился смазанным, зато болью взвыла раненая нога. Петр пнул по ноге. Еще и еще раз. Ли закричала.

— Заткнись, кобра, кому говорю! Мне терять нечего, сука! Но тебя я еще убью…

Нога горела так, что боль отдавалась в виски, в уши, боль начисто вытеснила страх. Националист говорил еще что-то — Ли не слышала. Потом снова хлестнул выстрел, и гора обрушилась на Ли.

На этот раз — плечо. Левое. Девочка закричала.

— Сейчас сдохнешь, сука, готовься!

Внезапно он резко отвернулся от Ли. Девочка видела происходящее будто сквозь туман, сознание уплывало. Снова грохнули выстрелы, но с Ли ничего больше не случилось, а вот силуэт ее мучителя стал медленно валиться куда-то вбок. Ли стало трудно дышать — грудная клетка не хотела слушаться, не хотела подниматься. В глазах заплясали блестящие мушки.

И сквозь туман, сквозь стаи прыгающих мушек Ли увидела над собой лицо Рескова.

— Морозова! Тихо, тихо! Сейчас все будет хорошо. Сейчас.

Он ловко и быстро рвал пакет, вытаскивал какие-то штуковины, резал штанину, перетягивал бедро.

— Терпи, девочка. Сейчас будет легче.

Гуля смотрела на нее очень странно. «Теперь всегда будет так?» — говорил ее взгляд. Всегда — недоговоренность? Тайны? Вранье, легенды, непонятные исчезновения?

— Извини, — тихо сказала Ли. Громко говорить не получалось, казалось, на груди все еще лежит тяжелый груз. Иногда, особенно по ночам, очень хотелось, чтобы этот груз хоть кто-нибудь снял.

Одна из пуль пробила ребра и легкое.

Гуля удивленно подняла тонкие брови. Провела рукой по волосам Ли. Вздохнула.

— Мы все так ждем, когда ты вернешься! Дискуссия была очень интересная, кстати, но тебя не хватало.

— Какая дискуссия — в день национальной культуры?

Этот день все-таки провели в школе. Только теперь инициаторами были члены группы КБР — негласно, конечно.

Костюмы Карагёз никуда не пропали — многие разгуливали в тот день в казахской национальной одежде. Миша играл на домбре (и еще несколько человек — кто умел). Читали старинные стихи. Историческое общество представило несколько лекций и фильмов по истории Казахстана. Например, о революции в Астане, о знаменитом выступлении нефтяников в Жанаозене в 2011-м году и расстреле бастующих.

Были и дискуссии.

— Но в общем-то немного таких дураков было, которые спорили. Но мы их победили! И даже решили завести в персонале Коммуны раздел «национальный вопрос» на форуме. В самом деле, об этом надо открыто говорить… Это интересно! Жаль, что тебя не было.

— Я уже не хочу об этом говорить, — Ли закрыла глаза. Теперь при словах «национальный», «нация» у нее долго будет стоять перед глазами искаженное ненавистью лицо Петра, его широкий, с пористой кожей нос, водянисто-серые глаза, его руки, ботинок с рубчатой подошвой…

Пусть они провалятся со своими «нациями».

— Как же тебе досталось, — с жалостью произнесла Гуля, — а из этой группы — ну которой этот Величенко руководил — в общем, двух человек исключили из коммуны. Вроде как закон они не нарушали. Но кому нужны такие коммунары, тем более, они в старших классах.

— Мухтара, наверное, исключили и Дастана?

— Точно, — кивнула Гуля, — вроде их. На общем собрании решили. Ну на фига они нам нужны, такие?

— Теперь они дальше будут жить в СТК, — монотонно произнесла Ли, не открывая глаз, — и вынашивать опять какие-то мысли. И гадить.

— Ну а что делать? Может, и не будут. Но хоть коммунарами не будут считаться! Ты не устала, Ли?

— Нет, что ты.

— Я завтра опять приеду.