Холодно-горячо. Влюбленная в Париж

Другие студенты тоже не проявляли особого рвения к учебе. На всех лицах читалось безразличие. Никогда не возникало оживленных дискуссий, и то ли от застенчивости, то ли от высокомерия, студенты почти не смотрели друг на друга, словно пассажиры поезда, случайно собравшиеся в одном купе. Однако было принято обращаться ко всем на «ты», не исключая и преподавателей. Но, вместо того чтобы усилить мое расположение к окружающим или, по крайней мере, породить во мне некое чувство сопричастности, подобная развязность лишь усугубляла отсутствие интереса к учебе. Я познавала универсальную манеру жителей больших городов. В Париже, как и в Токио, люди стремятся к анонимности и живут в маленькой, закрытой для посторонних среде. Когда приезжаешь из-за границы, нелегко найти друзей.

Я наивно ожидала обрести широкий круг общения, но реальность не имела с моими надеждами почти ничего общего. Я смирилась и замкнулась в себе, избегая контактов с остальными, — поскольку вне учебы мне в любом случае нечего было им сказать.

Когда я не ходила в университет, то прогуливалась по кварталам, расположенным на левом берегу Сены. Модные бутики и арт-галереи немного помогали мне развеяться, хотя я и не могла позволить себе ничего купить. В дни вернисажей на улицах собирались толпы народу. Я не осмеливалась переступать пороги галерей и довольствовалась лишь тем, что смотрела внутрь сквозь витрины. Посетители увлеченно что-то обсуждали, держа в руках бокалы с шампанским. Никто никогда не приглашал меня войти.

Устав от своих прогулок, я возвращалась домой и готовила себе простой ужин из продуктов, купленных в магазинчике на углу. Через какое-то время я заметила, что покупаю почти всегда одно и то же, как большинство иностранцев: тертую морковь, постную ветчину, сыр. Прежде приготовление еды было одним из моих любимых занятий, но сейчас не было смысла подолгу колдовать над изысканными блюдами для себя одной. Обедать в одиночестве в ресторане было мучением, а в университетском кафе тем более. Забегаловки для студентов пользовались неважной репутацией. Я побывала во всех — не из любопытства или экономии, а потому, что терпеть не могла есть в одиночестве. Но, по сути, одиночество здесь было еще более угнетающим, чем где-либо в другом месте. В бледном свете неоновых ламп хмурые студенты молча поглощали еду из стоявших на подносах тарелок. Не припомню, чтобы я хоть раз услышала оживленный разговор или взрыв смеха.

Вечером какое-то время смотрела передачи по черно-белому телевизору — как правило, программу «Апостроф», которую мне советовали не пропускать. Порой пыталась открыть учебники, рекомендованные преподавателями, но они были еще скучнее, чем лекции. Чтение усыпляло меня. Ночь проходила как-то уж слишком спокойно.

Я по-прежнему вспоминала Жюльена. С нашей последней встречи, столь непримечательной, я много раз звонила ему, и каждый раз он с воодушевлением восклицал:

— Юка! Постоянно о тебе думаю! Такая досада — я завален работой! Но обещаю — как только найдется свободная минутка, я тебе обязательно позвоню!

Такое свойственно всем французам — обещать больше, чем они могут сделать. Ничего удивительного: для француза не существует слова «невозможно».

В ту осень бордовый цвет вытеснил прежде бывший в моде фиолетовый. Все магазины одежды выставляли в витринах модели бордовых оттенков. Мне не нравился этот цвет — словно выморенный красный; он нагонял на меня тоску и к тому же мне не шел. В столице мировой моды я сбилась с ног, пытаясь найти пальто по своему вкусу, чтобы проходить в нем мою первую парижскую зиму.

Порой в переходах метро или на улочках Латинского квартала мужчины заговаривали со мной. Юная иностранка в большом городе всегда представляется легкой жертвой. Априори известно, что она одинока и не живет с родителями. Кроме того, поскольку через год или два она вернется к себе домой, нет никакого риска впутаться в обременительную долгую историю. Наконец, экзотика, которая для некоторых является скорее сдерживающим фактором, весьма притягательна для многих других.

— Могу я пригласить вас на чашечку кофе?

Близилось Рождество. Улицы украшены сверкающими гирляндами, и множество народу толпятся в огромных магазинах. В витринах бутиков появились вечерние платья — короткие и длинные, черные или усыпанные блестками. В магазинах на самом видном месте выставлены гусиный паштет и бутылки шампанского, увитые золоченой мишурой. Все вокруг нагружены подарками и постоянно спрашивают друг друга, кто, где и с кем встречает Рождество и Сен-Сильвестр. [6]Вселенная парижан закрыта для посторонних — иностранцам в ней нет места.