Холодное лето

«Наша любовь началась с трамвайных поездок, — вспоминает Н. Ю. Каратаева. — Мы ездили в одном трамвае в институт, общались. Шел 42-й год, в Москве был комендантский час — разрешалось лишь до 23 часов находиться на улице. Толя меня проводит, а потом дворами, закоулками бежит домой. Рисковал — его же мог задержать патруль! Когда я привела его к нам домой знакомиться, мама моя сказала: «Толя, наверное, хороший парень, но больно уж некрасивый…» Он ходил в линялой гимнастерке — больше не в чем было, вел себя очень скромно. Слова мамы на мое решение не повлияли, я знала Толю, знала, каким незаурядным, талантливым он был. Расписались мы с ним в 1945-м: 9 мая был День Победы, а 20 мая — наша свадьба. Со всех родственников собрали карточки на водку, сервировали стол. Я была в беленьком платьице, он — в каком-то костюмчике, принес букетик незабудок. Жить Толя перебрался к нам в коммуналку: в длинный коридор выходило 11 комнат. В еде и одежде оказался неприхотливым».

В институте я играл комедийные роли (например, господина Дюроше в водевиле Д. Ленского «Честный вор»), но не только. Я уже говорил, что педагоги работали со мной над ролью доктора Астрова в «Дяде Ване».

11 ноября на государственном экзамене я в спектакле «Дети Ванюшина» играл Константина, который был по возрасту младше меня, а в комедии Тирсо де Молины «Дон Хиль — Зеленые Штаны» — глубокого старика. Вот так забавно заканчивались годы ученья…

В 1965 году, в день двадцатилетия Победы, мы встретились с товарищами по институту. Вспоминали годы ученья, работу во фронтовых бригадах. Трудности уже не вспоминались, хотя голодными и холодными были наши студенческие времена. Но было у нас общее дело тогда, общий душевный настрой, мы были молоды, верили в будущее… Поэтому вспоминаются те времена только как счастливые!

В 1947 году я окончил ГИТИС и был приглашен в несколько театров, в том числе в любимый МХАТ и Малый. Мне представлялась возможность дублировать обожаемого мной Хмелева в «Дядюшкином сне». В Малый театр я целый месяц ходил на репетиции к Алексею Денисовичу Дикому, который ставил «Ревизора». Но я все же решил, что нельзя отрываться от товарищей, да и рано мне еще подыматься на такие высоты… И моя жена тоже ехала в Клайпеду, где создавался русский драматический театр. Поехал туда и я. Главным режиссером театра стал Борис Ниренбург, ставший позже известным постановщиком телевизионных фильмов.

Нелегко было расставаться с Москвой, с домом. Клайпеда потрясла нас: она была почти полностью разрушена… Трудно было представить, что в этом разбитом, сожженном городе теплится жизнь. На другой день после приезда мы с тысячами людей работали на субботнике по расчистке главной площади от развалин. А вечером был дан первый концерт.

Мы и потом участвовали в восстановлении города, убирали завалы, сажали деревья, цветы. Но не это было главной нашей задачей. Ведь в Клайпеде с 1938 года хозяйничали фашисты, проводилась политика онемечивания населения, так что восстанавливать нужно было не только дома.

Первой нашей премьерой в этом городе был спектакль «Молодая гвардия» по роману А. Фадеева. Я играл в нем Сергея Тюленина. Надо ли говорить, что я любил эту роль, что много вложил в нее своей души, — ведь фронтовой опыт был в совсем недавнем прошлом. Мы с моим героем были почти ровесники. Оба любили фильм о Чапаеве, оба ненавидели фашистов… Я очень полюбил этого героя, паренька из шахтерского поселка, смелого, отчаянного, бескомпромиссного.

Мне просто физически не хватало кепки — в романе часто упоминается задиристая кепка Сережки — я все искал ее, но не мог найти ничего подходящего. И вдруг, идя однажды по улице, кепке, которая была мне нужна. Я так и замер! Остановил мальчика, попросил у него эту кепку, а ему новую купил. Так и сросся этот головной убор с моим героем. В сцене гибели молодогвардейцев Сережка до боли сжимал ее в руке…