Холодное время

Они застряли в пробке у вокзала Сен-Лазар. Наконец тревога взяла свое, и Данглар нарушил молчание:

– Мы опоздаем и пропустим заседание.

– Не опоздаем и даже успеем спокойно переодеться.

При мысли, что скоро он облачится в лиловый фрак и сможет покрасоваться в жабо из тонкого кружева, майор слегка расслабился.

– Кстати, Данглар, вы так и не рассказали мне про “мучительную смерть Робеспьера”.

Он, понятное дело, рассчитывал, что рассказ майора будет еще пространнее обычного. И, несмотря на обет молчания, Данглар не устоял.

– Его арестовали девятого термидора, – пробурчал он, – около четырех часов пополудни. Вместе с его братом Огюстеном, архангелом Сен-Жюстом и многими другими. Сначала его таскали туда-сюда по городу, потом, когда провалилось парижское восстание, – я вам излагаю конспективно…

– Разумеется, Данглар.

– Короче, Робеспьер оказался в Парижской ратуше. Около двух часов утра к нему, взломав двери, ворвались вооруженные люди. Огюстен выпрыгнул в окно и сломал ногу, паралитика Кутона в коляске спустили с лестницы, а что касается Робеспьера, то тут существуют две гипотезы: наиболее правдоподобная состоит в том, что он пустил себе пулю в рот, но только раздробил челюсть. Другая – что в него выстрелил жандарм по фамилии Мерда[9], – нарочно не придумаешь. Итак, Робеспьер лежит с ужасающей раной – челюсть практически свисает у него с подбородка. Его на носилках относят в Тюильри, где вокруг него хлопочут два хирурга. Один из них запускает руку ему в рот, чтобы вытащить раздробленные куски, вынимает два зуба и осколки костей, но сделать они уже ничего не могут, разве что закрепить бинтами нижнюю челюсть. И только на следующий день, около пяти часов вечера, их всех отправляют на гильотину. Когда очередь дошла до Робеспьера, палач Анри, сын нашего Шарля-Анри Сансона, грубо сорвал с него бинты. Нижняя челюсть отделилась от лица, изо рта хлынула кровь, Робеспьер издал душераздирающий крик. Очевидец описывает это так: “Насколько можно было видеть, черты его лица были чудовищно изуродованы. Мертвенная бледность довершала этот жуткий образ”. Он добавляет, что когда палач показал голову Робеспьера народу, “она являла собой уже только зловещий и отвратительный предмет”.

– Палач обязан был сорвать повязку?

– Нет, она не помешала бы ходу ножа.

– У нас есть портреты Сансонов?

– Один есть точно – его отца, толстяка Шарля-Анри. Крупная голова, сурово насупленные брови, опущенные уголки глаз, очень длинный, массивный нос и обвисший толстогубый рот.

– Говорят, он любил расчленять обезглавленных жертв, – сказал Вейренк. – Как приятно будет сегодня вечером познакомиться с его потомком.

Брюнет в седом парике чуть ли не с раскрытыми объятиями встретил их в раздевалке. Его шея утопала в буйной пене кружев, оттенявших темно-красный фрак. С тростью в руке он восседал в кресле в стиле Людовика XVI, прикрепленном к ящику с двумя большими деревянными колесами. Паралитик.

– Добрый вечер, гражданин Кутон, – обратился к нему Данглар.

Обрадовавшись, что снова перенесся в 1794 год, майор обрел безмятежность или просто всего за пару минут сумел оторваться от реальности.

– Не очень-то я на него похож, правда? – спросил Брюнет, тоже очень довольный. – Ну, гражданин Данглар, скажи, достаточно ли я дерзок для роли Кутона, “второй души” Робеспьера?

– Недостаточно, – признал Данглар. – Но и так сойдет.

– Переодевайтесь, сдавайте телефоны, порядок вам известен. Я оставил вам те же костюмы, что и на той неделе, чтобы вам проще было проникнуться ролью.

Трое полицейских гуськом вышли из раздевалки в черном, лиловом и темно-синем фраках. Вейренк почистил рукой белые чулки, чтобы они стали еще белоснежнее.

– Вступишь ли ты в игру, гражданин Вейренк? – спросил Брюнет-Кутон.

– Почему бы и нет? – сказал Вейренк, расправляя перед зеркалом парик.

– Кто сегодня председатель? – спросил Данглар.

– Тальен.

– С ним шутки плохи, – заметил Вейренк.

– О да, гражданин. Сегодня вы вольетесь в ряды монтаньяров, на верхних скамьях слева. Мое кресло будет слишком бросаться в глаза на “равнине”, и вас тут же заметят. Не забудьте, что на этом заседании Робеспьер предъявит обвинение Дантону. Вы встревожены и напуганы, но перечить ему не осмелитесь и будете трусливо аплодировать вместе со всеми. Страх растет. Робеспьер осмелился атаковать Дантона, чем это может кончиться? Пока что лучше потакать ему. Вот ваша партия. Ясно?

– Более чем, – сказал Данглар, которого забавляли попытки Брюнета передать чувства взволнованных монтаньяров.

Адамберг начинал понимать, что Брюнет выглядит довольно смешно. Собственно, у трусов всегда комичный вид.

Внезапно рядом с ними бесшумно, словно украдкой, возник человек с изможденным лицом и иссохшими губами. Его глаза с необычайно длинными, как у лягушки, веками были полуприкрыты.

– Я вас еле узнал, – сказал Адамберг Блондину. – С ума сойти.

– Гражданин Фуше, – в свою очередь поприветствовал его Данглар. – Сегодня ты ликуешь. Ты будешь безмолвно созерцать происходящее, оставаясь в тени.