Холодное железо

Когда Кроткий выпрямился, Золотой увидел, что в пальцах старика зажат пучок желтых волос, и понял: ему оторвали ус. Толпа хохотала, но он слышал лишь смех, под который покидал зал Скарлинга и отправлялся в изгнание.

Гнев раскалил его добела. Золотой издал яростный клич, теряя все желания, кроме одного – бить Кроткого. Он впечатал кулак противнику в лицо, выбросив его за пределы круга. Первые ряды зрителей на каменных скамьях разлетелись, как испуганные скворцы. Золотой кинулся за ним, изрыгая проклятия, сыпля ударами. Справа, слева! Кроткий дергался, словно тряпичная кукла. Руки старика опустились, лицо обмякло, глаза помутнели. И Глама понял, что миг настал! Он шагнул и, вкладывая в руку вес всего тела, нанес не удар, отец всех ударов прямо в подбородок Кроткого.

Старик пошатнулся, опустил руки. Вот сейчас его колени подогнутся, и Глама сможет добить противника окончательно, положив конец всему.

Но Кроткий не падал. Отступил на пару шагов, вернувшись в круг, и стоял, покачиваясь. Кровь, смешанная со слюной, текла из его приоткрытого рта, лицо скрывала тень. И вдруг Глама услыхал сквозь безумный рев толпы негромкий звук, мягкий и вкрадчивый. Но ошибки быть не могло.

Старик смеялся.

Глама застыл, грудь его вздымалась и опадала, колени дрожали, руки отяжелели от усталости, но холод сомнения закрался в душу. Вряд ли человек может выдержать удар такой силы.

– Кто ты? – прорычал Золотой. Кулаки его болели, будто он колотил бревно.

Улыбка Кроткого напоминала разверстую могилу. Он плюнул кровью на ладонь и размазал по щеке алые полосы. А после поднял левый кулак и медленно разжал его, чтобы Глама мог видеть. Черные, как угольные ямы, глаза сверкали сквозь прореху, где у всех людей был средний палец.

Толпа смолкла, повисла зловещая тишина. А Золотого охватил неизбывный ужас. Он догадался, как зовут старика.

– Проклятие… – прошептал он. – Быть этого не может…

Но он уже понял, что не ошибся. Ты можешь быть сильным, можешь быть ловким, можешь быть страшным. Но все равно найдется кто-то сильнее, быстрее, страшнее тебя. И чем больше ты сражаешься, тем скорее повстречаешь его. Никто не может вечно водить за нос великого уравнителя. Ощутив это, Глама Золотой покрылся холодным потом. Огонь в его душе угас, превратившись в пепел.

Он знал, что этот бой в самом деле станет его последним боем.

– Гребаная обида… – бормотал под нос Кантлисс.

Он с таким трудом тащил ноющих засранцев через всю Дальнюю страну, рисковал, чтобы всучить их Народу Дракона, вернул весь долг до единой монетки да еще с наваром, а где благодарность? Только бесконечные жалобы Папаши Кольца и новое дерьмовое задание. Как ни старайся, а дела постоянно идут наперекосяк.

– Неужели человек не достоин хотя бы маленькой справедливости? – спросил он у пустоты. Слова, сказанные вслух, причиняли боль. Он потрогал царапины на щеке, от этого заболела рука. Ну, почему все бабы – беспросветно тупые курицы? – И после всего, что я для этой шлюхи делал…

Придурочный Кривой делал вид, что читает, когда Кантлисс вышел из-за угла.

– Вставай, дубина!

Женщина, все еще связанная и беспомощная, сидела в клетке. Она смотрела вызывающе, спокойная и твердая, будто вместо того, чтобы дрожать, что-то задумала. Словно у нее созрел особый замысел и Грега был частью его.

– Куда ты пялишься, гребаная сука? – бросил он.

– На гребаного труса, – холодно и четко ответила она.

Он замер, моргнул, не в состоянии поверить собственным ушам. Даже эта тощая тварь его презирает? Та, которая должна молить о пощаде? Если вы не в состоянии внушить уважение женщине, даже связав и избив ее, как вы вообще можете заслужить гребаное уважение?

– Чего? – прошипел он, ощущая холодок вдоль спины.

Она подалась вперед, не отводя дерзкого взгляда, приподняла губу, прижала язык к щели между зубами и метко плюнула сквозь прутья решетки прямо на новую рубашку Кантлисса.

– Трусливая шмонька, – процедила она.

Одно дело – стерпеть обиду от Папаши Кольца. Но не от нее же?

– Открывай клетку! – взревел он, задыхаясь от злости.

– Есть такое дело… – Кривой возился со связкой ключей, пытаясь подобрать нужный.

Там всего три и было! Кантлисс вырвал у него ключи, повернул один в замке, рванул дверь на себя. Она открылась, лязгнув краем о стену и отбив кусок штукатурки.

– Я преподам тебе гребаный урок! – кричал Грега, но женщина продолжала пялиться на него, тяжело дыша. На ее губах блестели капельки слюны.

Одной рукой он схватил ее за ворот рубахи – затрещали нитки. Дернул, едва не разорвав. Пальцами второй руки сжал щеки, сминая, сдавливая рот, желая раздавить, расплющить, превратить в кашу…

Боль пронзила внутреннюю сторону бедра. Грега ойкнул. Еще удар. Нога подломилась, ему пришлось опереться о стену.

– Ты чего… – начал Кривой, а потом до Кантлисса донеслись звуки возни и хрюканье.

Он повернулся, едва держась прямо от боли в паху.