Холодные и теплые предметы

Я вернулась домой и любила Димитрия, как никогда в жизни. Знаете почему? Конечно, знаете. Любая женщина это знает. Вместо Димитрия со мной в постели был мой любовник.

Надо только закрыть глаза.

* * *

Весна в горах начинается позже, а осень – раньше. В горах время жизни сокращается, а время анабиоза удлиняется. В горах природе нужно успеть родиться и умереть, чтобы на следующий год родиться снова.

Осенью в горах можно увидеть умирающую природу. Желтовато-серые, сухие коробочки дикого мака, осыпавшиеся корзинки бессмертника, облетевшие чашечки марьиного корня, тускнеющие до серо-коричневого цвета желтые щитки пижмы. Даже осенью, если растереть ее цветки, можно почувствовать пряный, горьковатый запах. Стебли софоры становятся бурыми и ломкими, нераскрывшиеся бутоны складываются в разорванные, агатовые четки. Ступишь ногой на куртину эфедры и обернешься – ее одревесневшие, коленчатые стволики распрямляются вслед за тобой. Вдоль тропинки толпятся сохнущие дудки белены, похожие на вазу колокольчиком; их тронешь – они рассыпятся ядовитыми семенами прямо на ядовитые листья. Если прийти летом, увидишь цветы белены с темно-сиреневой звездой в центре, к краю цветка от нее разлетаются сиреневые лучи. Все травы сохнут и мертвеют день ото дня. Их запах и вкус горький и пряный, многие из них ядовиты. Только у ручьев еще видны зеленые травы, но и их цветы уже облетели.

– Как красиво! – воскликнула я и огляделась.

Природе наплевать на чувство меры, она малюет яркими красками без раздумий. Западный склон полыхал гранатовым, кукурузным, оливковым, хурмяным, лимонным, красно-желто яблочным, банановым, вишневым, дынным и арбузно-зеленым цветом осенних листьев. Западный склон цвел красным и белым вином, домашними наливками и ликером, коньяком и шампанским, сплетаясь в пьянючий восточный узор, в крестьянское немудреное кружево. Весь склон без единой проплешины. Яркий, как фруктовые и тканевые ряды восточного суматошного базара. Веселый, как балаган. Беззаботный, как гуляка. Пьяный, как беспробудный пьяница. Самый лучший товарищ для лавиноопасного сумасшествия, ничегонедумания и ничегонеделания. Самое лучшее лекарство, чтобы забыться.

– Иди сюда, – позвал Игорь.

Он расстелил на сухой траве старый, потертый клетчатый плед.

– Не-а, – ответила я и положила на язык винно-бордовую ягоду барбариса. – Мм. Вкуснотища какая!

– Какая?

Он обнимал меня и смотрел на мои губы. Не отрываясь.

– Разная. И кислая, и сладкая. Одновременно.

Я откусила еще ягоду, потом еще одну и еще одну.

– Дай попробовать, – потребовал он.

Мой любовник, обычный человек из мяса и костей, целовал меня жадно и требовательно, отнимая мои губы и мой язык. Его руки жадно и требовательно отнимали меня у самой себя. Я слышала его разодранное, изорванное моими губами дыхание и улыбалась.

Все-таки я его получила!

Я уже ни о чем не просила бога. Я оставила его в покое. Ему все равно не до нас.

Его лицо смешно сморщилось.

– Одни косточки, – протянул он. – Жадная ты, Анька!

– А косточки где?

– Во мне. Вырастут весной барбарисом.

– Жадный ты, Гошка! Все тебе да тебе, – смеялась я.

Жадная и требовательная ведьма. Охочая до чужого. Безжалостная и любящая. Кислая и сладкая. Разная.

– Мне ничего не надо, кроме…

Он прикусил мою ключицу, и мы упали на плед.

Лучше бы я надела юбку, успела подумать я.

Я открыла глаза, и меня засыпали радужные, фруктовые, осенние листья. Пьянящие, как шампанское, узорчатые, как узбекский шелк. Легкие, разноцветные, как конфетти. Длинные, закрученные, как новогодний серпантин. Я обо всем забыла вмиг.

– У тебя язык потемнел от барбариса. И губы, – сказал он, блестя глазами.

Я улыбнулась и потянулась. Как хорошо быть большой дикой кошкой, чтобы после любви кататься и мурлыкать вокруг своего мужчины. Завидую большим, диким кошкам! До ужаса!

– Чему ты улыбаешься?

– Тому, что мы два дурня на четвертом десятке лет.

– Хорошо быть дурнем, – мечтательно сказал он, глядя в синее, жаркое небо.

– Может, Ленке нарвать барбариса? Это полезно. В нем полно витамина С.

– Потом, – сказал он и низко склонился надо мной.

На меня смотрела сиреневая роза ветров; она парила над его небесно-голубой роговицей, скользила по его губам, прикрывала сиреневым отсветом его смуглое, подсушенное солнцем лицо. Мой любовник с сиреневой розой ветров. Где еще найти такого?

– Мне кажется, я до тебя и не жил никогда.

– Что за дождь из подснежников?

– Старая история, – поморщился он. – Я подарил ей подснежники, а она подбросила их вверх.

Я представила себя совсем молодой в дожде из цветов подснежников. В весеннем цветочном дожде с запахом капели и талого снега. Я люблю до сумасшествия, а люди кругом улыбаются. У меня защемило сердце. Почему мне это никогда не приходило в голову? Игорь тоже дарит мне цветы. Почему я не делаю милые глупости? Хоть одну? Хотя бы раз?

Он тоже задумался и помрачнел. Я взяла его за шею, притянула к себе и осыпала зелеными розами ветров. С ног до головы. Благоухающими и ядовитыми, нежными и жестокими, невинными и ведьмовскими, зелеными-зелеными розами ветров на мокром песке у берега моря.