Холодные медные слёзы. Седая оловянная печаль. Книги 3-4

Она посмотрела на меня так, будто в жизни не слыхала вопроса глупей.

— Что всегда делала, парень. Присматривать за домом.

— Дайте мне знать, если понадоблюсь. Лишь потом я последовал за Морли. О старике я не думал. Даже если б за дверью ждал врач, способный спасти его, вряд ли я позвал бы его к больному.

Мы с Морли забрали картины, упаковали вещи и спустились вниз. Питерс ждал нас у парадной двери, он смотрел на главный холл тем же взглядом, каким я недавно смотрел на пейзаж Брэдона с болотом и виселицей. В руке сержант держал лопату. Он шел копать могилы. Но вряд ли кто-нибудь поставит памятник на могиле Стэнтнора.

— Я не благодарю тебя, Гаррет. Я бы никогда не обратился к тебе, если б знал…

— Я бы никогда не согласился, если б знал. Мы квиты. Что собираетесь делать?

— Похоронить мертвых. Потом уйду отсюда. Может быть, опять подамся в армию. Если Дуралейник сорвется с цепи, им понадобятся ветераны, а больше я все равно ничего не умею.

— Желаю удачи, сержант. Как-нибудь увидимся.

— Конечно.

Мы оба знали, что больше не встретимся никогда.

Сверху донесся ужасающий вопль. Крик не затихал. Теперь в нем не было ничего человеческого. Все поглядели вверх.

— Полагаю, он умер, — сказал Питерс, просто констатировал, без тени чувства.

Мы услышали другой крик — полный безумной ярости.

— Вернитесь, мисс Дженни, вернитесь! — орала кухарка.

Дженнифер окончательно потеряла голову. С кинжалом в руках, не переставая вопить, она выскочила на балкон четвертого этажа. Я встревожился, разобрав, что выкрикивает она мое имя.

— Быстрей Гаррет, — подтолкнул меня Морли: ему уже случалось сталкиваться с одержимыми. В таком состоянии тоненькая, изящная девушка может разорвать на куски взрослого сильного мужчину.

Дженнифер не соображала, где находится. А когда сообразила, было слишком поздно: балконные перила сломались, и она полетела вниз.

Храбрый рыцарь принял Дженни в свои объятия — и не удержал, она ударилась об него, а потом упала прямо в лапы дракону. Она была похожа на жертву чудовища. Рыцарь спешил на выручку — и не успел.

Впрочем, этот бестолковый герой никого не успел спасти.

Я зашагал прочь. Морли следовал по пятам: боялся, что я способен выкинуть какую-нибудь невообразимую глупость, например, вернуться назад.

Почти весь путь до дому мы проделали молча. Я заикнулся было, что хочу подыскать себе другую работу, но Морли попросил меня не болтать чепухи. Потом я спросил, набил ли он карманы стэнтноровскими безделушками сразу или собирается выбрать ночку потемней и навестить поместье еще разок. Обычно в ответ на подобные клеветнические выпады Морли делает вид, что понятия не имеет, о чем речь.

— Я не взял бы отсюда ничего, Гаррет, даже если б ты на коленях передо мной ползал, — серьезно ответил он. — В каждом камне, в каждой мелочи — зло, смерть и тьма.

Больше мы не разговаривали до самой Макунадо-стрит, на которой стоит мой дом. На прощание Морли сказал:

— Ступай напейся, Гаррет, напейся до бесчувствия, до рвоты — надо прочистить желудок, выблевать весь этот яд.

— Лучшего совета уже много лет от тебя не слышал.

43

Дин впустил меня в дом. Казалось, он постарел и похудел, хотя прошло лишь несколько дней.

— Добро пожаловать, мистер Гаррет. Вы не давали знать о себе, мы уже начали беспокоиться.

— Мы?

Верный слуга хлопотал вокруг.

— Он тоже. — Дин кивнул в сторону комнаты Покойника. — Как вы ушли, сразу проснулся. Думал, что вам потребуется помощь.

— Справился и без него.

Справился я или нет?

Дин уловил мое настроение.

— Налью-ка я вам кружечку пивка.

— Бочку.

— Так плохо?

— Хуже. Захвати молоток. — Я прошел в кабинет и осмотрел место, куда собирался повесить портрет Элеоноры.

Дин бросился выполнять поручения. А ведь старый пройдоха умеет быстро бегать. Запомним, а то обычно он ползает как улитка. Минуты не прошло — он вернулся с пивом, молотком и гвоздями. Я залпом осушил кружку.

— Еще.

— Сейчас приготовлю поесть, похоже, вы проголодались.

Старый плут. Хочет накормить меня, пока я не начал пить всерьез.

— Я скучал по твоей стряпне.

Я вбил гвоздь в стену, но не успел развернуть Элеонору, как Дин притащил подкрепление. На этот раз он захватил и кувшин.

Я развернул портрет, повесил на стену и отступил на несколько шагов.

Это не та картина.

Нет, конечно, та. Но что-то изменилось. Исчезли ужас, напряжение, но картина осталась прежней. Кроме Элеоноры — она улыбалась, улыбалась и бежала не от кого-то, а к кому-то.

Не может быть. Это я изменился, не картина. Я повернулся к ней спиной. Снэйк Брэдон был гениальным живописцем, но у всего есть предел.

Я глянул через плечо — Элеонора улыбалась мне.

Я осушил вторую кружку. Дин напугался, что я напьюсь до потери сознания, и заспешил на кухню готовить закуску.