Холодные песни

Щупальца выстрелили вперед, однако американец каким-то чудом успел увернуться, и алые рты присосались к шкафу. Противно захлюпали и, разочаровавшись, отклеились. Существо продолжало втекать в каюту. Брайсом заинтересовались уже не две, а пять белых лап. Шестая заползла на койку и обвила голову Патрисии. По бледно-лунной коже потекла зловонная слизь.

Брайс лихорадочно искал выход, которого не было. Чем он мог защититься от этого существа? Куда сбежать? Иллюминатор каюты был глухим, а в дверной проем стремился ночной кошмар. Брайс боролся с желанием закрыть глаза. Будь он призраком, который умеет проходить сквозь стены…

Все пять свободных щупалец метнулись к нему, словно лопнувшие тросы. Трепещущая материя схватила, обволокла, удушила. Брайс будто угодил в плотную грязь. Он задыхался, пытался вырваться, а красный визжащий комок, до которого скукожился его рассудок, молил о пробуждении.

Брайса выволокли из каюты и потянули по коридору. Его голова билась о жесткие доски, тело же целиком исчезло в коконе из желеобразных лап. Ступеньки встретили его градом ударов. Осьминог тащил его вниз. Брайс чувствовал кровь и осколки зубов во рту, чувствовал, как через присоски из него утекают жизнь, желание сопротивляться.

Он увидел луну, и на глаза навернулись слезы жалости и обиды. Американец жалел себя. «Я через столько прошел, чтобы умереть в объятиях разбухшего студня?..»

Его голова перестала колотиться об углы и края, приподнялась. Ее поддерживало что-то холодное, но живое. Он попытался увидеть что. Луну заслонило лицо Лизи. Большие – нет, огромные! – синие глаза; прозрачная кожа, под которой пульсировали черные нити; хищная улыбка.

– Ты не можешь избавиться от меня, Джон, – сказала мертвая девушка.

Ее голос успокоил Брайса. Действительно, почему он хотел сделать это? По телу вместо высосанной осьминогом крови разлилось тепло предвкушения. Чувство страха сменил экстаз неизбежности. Брайс хотел было закрыть глаза, чтобы полностью погрузиться в новые эмоции, но лицо Лизи стремительно приблизилось, зубы впились в правое веко и вырвали его. Затем – левое.

Американец не закричал.

В снастях путалась луна, раскачивалась верхушка мачты, из трубы поднимался черный дым – субстанция ночи. Лизи улыбалась. Брайс хотел увидеть ее ноги – почему-то это казалось ему важным, – но не мог. Мертвая девушка не шла, а плыла над палубой, в ее руках лежала голова бывшего любовника.

А потом его подняли над бортом. Стеклянные глаза Лизи исчезли, Брайс приложился затылком о поручни и полетел вниз.

«Что ж, – подумал он, прежде чем в легкие хлынула соленая вода, – в конце концов, прошлое утащило меня за собой».

ВИКТОРИЯ ЛАКАССЕ

Она спаслась.

АД

Страх – это спичка, брошенная на горку пороха. Вспышка, и его уже не остановить. Паника на корабле – это пожар, бушующий в сумасшедшем доме. Или зверинце.

Страх и паника.

А потом – хаос.

Еще вчера по палубам гуляли нарядные люди, в пассажирском зале звучал беззаботный говор, кто-то хохотал, кто-то восторгался совершенством лайнера, дамы искрились и таяли в электрическом свете. Вчера…

Лайнер валился на правый борт, океан подползал к главной палубе. Близость воды – каких-то десять минут назад контролируемая, неопасная – в один миг лишила людей рассудка. Звериные вопли заглушали рвущуюся в трюм воду.

Охваченные страхом бедняки, полуодетые, разбуженные столкновением и криками, выбирались из помещений третьего класса. Твиндеки располагались дальше от шлюпочной палубы, чем каюты первого и второго класса, – путь к шлюпкам преграждали сотни других людей.

Не прошло и шести минут с того момента, как парусник вспорол борт парохода, а на палубах уже звучала адская симфония. Кораблекрушение породило безумцев.

Австрийские моряки, которые плыли в Гавр третьим классом, пробивались к шлюпкам при помощи ножей и револьверов. Совсем недавно им довелось чудом пережить другое крушение – пароход, где они несли службу, потонул у американского берега. И вновь океан предлагал им лишь неизбежную гибель. «Ла Бургонь» глотала воду, кричала о смерти. Австрийцы орали в ответ: не их пароход, не их команда, не их смерть. Лезвия ножей и горячий свинец выпрашивали спасение чужой кровью.

Австриец с красными влажными глазами полоснул офицера по выставленным вперед ладоням, а затем по лицу – оно разошлось красной трещиной. Люди-звери, подобно волне, сметали с пути офицеров. Форма и звания перестали что-либо значить. Только жизнь, только возможность уцепиться за нее жадными пальцами.

Жестокость австрийских моряков передалась итальянским эмигрантам. Обитатели третьего класса орудовали кулаками и ножами: расталкивали, калечили и убивали женщин и мужчин. Оказавшись на шлюпочной палубе, они окончательно лишились рассудка. Метались, срывали брезенты со спасательных шлюпок, прыгали в вельботы, резали, давили, рвали. На палубу лилась кровь.

Они убивали офицеров.

Сбрасывали в воду женщин.

Били ножами по рукам, которые передавали детей.